Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
Неприятельские пушкари стараются, обрабатывают наши позиции по всем правилам воинской науки, снарядов не жалеют.
Всё, что мы можем — вжаться к земле в бессильной злости и, надеяться, что именно сюда не прилетит, а если и прилетит, то либо не взорвётся, либо не зацепит осколком. Короче, как в сказке.
А оно как в жизни: прилетает и взрывается, засыпая нас землёй.
Лежу животом на холодной и сырой земле. Наполовину оглохший, в рот, нос, уши и все отверстия насыпалась земля. Страх куда-то
Опытный солдат всегда знает, откуда к нему прилетит и всегда отличает звуки «входящих» и «исходящих». Внезапно для себя начинаю замечать, что японский обстрел как будто слабеет, становится всё менее уверенным…
Твою ж дивизию! Наши! Это наши начали в контрабатарейку и, сдаётся мне, весьма удачно.
Подымаю голову, вслушиваюсь.
Так и есть! Слышны взрывы, но уже там, у японцев.
Как только многочисленные «бахи» смолкают, наступает тишина. Она звучит для нас сладостной музыкой.
Бойцы подымаются, стряхивают с себя землю.
Неподалёку лежит Кошелев, зову его, трогаю рукой.
Он не встаёт.
— Поручик, что с вами? Вы живы?
Не сразу замечаю, что у него нет руки, из рваны хлещет кровь, а ещё всё его тело буквально изрешечено осколками от фугасов с шимозой.
Фуражки на мне нет, где она — понятия не имею, поэтому не могу ничего снять с головы. Просто стою над его телом и читаю про себя «Отче наш».
— Отвоевался наш соколик, — произносит кто-то возле меня и часто крестится.
Это один из пехотинцев Кошелева, возрастной уже, невысокого роста, в шинели как говорится «на вырост». Как он только сам себе на полы не наступает?
Подходит Скоропадский, его лицо в крови.
— Вы ранены?
— Что? — Он спохватывается. — Говорите громче, я ничего не слышу?
— Говорю, вы ранены? — почти кричу я.
Он слабо улыбается.
— Меня контузило. Ничего не слышу.
— Надо показать вас нашему врачу.
Соня уже тут как тут. Вместе с преданным как собака Скоробутом занимается раненными.
Привлекаю её внимание, показываю на офицера. Она кивает.
Скоропадский протестует.
— Пусть сначала займётся настоящими раненными. Я же сказал — у меня пустяк, лёгкая контузия.
Закончив перевязку одного из бойцов, Соня подходит к Скоропадскому. Тот слабо улыбается.
— Н-не надо!
Но берегиня его не слушает.
Я же иду вдоль окопа, оценивая масштаб катастрофы. То и дело натыкаюсь на мёртвые тела. Их много, очень много. И каждая такая встреча как ножом в сердце.
Ни один офицер не в силах равнодушно смотреть на гибель своих подчинённых. Тем более русский офицер.
Вижу задумчиво сидящего на корточках Гиляровского, к его губе словно приклеилась папироска. Он монотонно чиркает кресалом зажигалки, но огня как не было, так нет.
— Владимир Алексеевич, как вы?
Дядя Гиляй вскидывает голову.
— Ещё не могу точно сказать, Николай Михалыч. Кажется, жив. И вроде бы цел…
— Для вас тут слишком опасно. Давайте я распоряжусь, чтобы вас отправили в штаб!
Его глаза недовольно сверкают.
— Простите, господин ротмистр, но — нет! Я остаюсь с вами и до конца!
— Уверены?
— Разве я давал повод усомниться в моих словах.
Ответить мне не даёт всё тот же Скоробут.
— Что тебе, Кузьма?
— Тут это… — Он подозрительно мнётся.
— Ну?! Говори!
— За вами пришли…Собираются арестовать.
Глава 7
— Ну, веди, поглядим, кто собирается.
Скоробут ведет меня извилистым окопом.
— Николай Михалыч, погодите! Я с вами. — Нас нагоняет Гиляровский, быстро докуривая на ходу свою папироску и отбрасывая в сторону щелчком окурок.
— Не имею возможности возражать, драгоценнейший Владимир Алексеевич. Думаете, поможет?
— Завидую вашему самообладанию, господин ротмистр. Вас собираются брать под арест, а вы иронизируете.
— Это не ирония, это сарказм.
Черт! Где мой мозг? Резко останавливаюсь, так что Гиляровский чуть не налетает на меня.
— Владимир Алексеевич, найдите старшего офицера, передайте мой приказ — личному составу, оставшемуся на ногах, собрать оружие, максимально пополнить боекомплект и быть готовым к отражению возможной атаки. И пусть озаботится покормить людей.
— Полагаете, враг способен на новую атаку?
— Лучше перебдеть, чем недобдеть.
— Сделаю в лучшем виде. Николай Михайлович, не переживайте. Всё будет хорошо.
Гиляровский разворачивается назад, а мы со Скоробутом продолжаем наш путь по траншее.
— Вот, вашбродь… — Кузьма кивком указывает на поручика в белом кителе, белой фуражке, с саблей на серебряной портупее, с бравым и независимым видом, подкручивающим тонкий светлый ус.
Рядом с офицером переминаются с ноги на ногу двое рядовых средних лет с винтовками с примкнутыми штыками.
Вот оно значит как… До последнего момента была надежда, что арест объявят лишь на словах.
— Ротмистр Гордеев, — коротким движением кидаю ладонь к обрезу фуражки, отдавая честь.
Поручик смотрит на мой изможденный после ночного боя вид, выпачканный грязью и кровью мундир. Уважительно козыряет в ответ.
— Поручик Фрейзен. Послан… препроводить вас, господин ротмистр, в штаб командующему… для дачи объяснений.
— Каких именно, если не секрет?
— Нарушение приказа командующего об отступлении.