Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
Губы пересыхают. Женщины у меня давно не было, с самого отъезда из России.
Стоп, проветри башку, Николя… Тут, считай, в двух шагах от этой деревеньки железная дорога, линия телеграфа и прочие «блага» цивилизации. Кто знает, в скольких объятиях до меня побывала эта кафрская прелестница за два шиллинга, и, какие подарки она могла подхватить от них…
К счастью, природа решила все за меня. Кислое буйволинное молоко с непривычки подготовило в моем желудке
— Простите. Не сейчас…
Негритянка морщит сплюснутый носик и отстраняется от меня. А я весь в мыслях, как успеть до отхожего места, покидаю хижину.
Ржание Ван Саакса несется мне вслед.
Большую часть ночи я провожу самым целомудренным образом, деля время между сидением над отхожей ямой в позе орла, дремотой на куче сухих кукурузных стеблей и размышлениях о рисках Ван Саакса, у которого нашлась пара шиллингов для удовлетворения своего мужского естества. Вот ведь, буры, относятся к кафрам, хуже, чем к скотине, а баб их пользуют по первое число, не брезгуют.
Буйволинное молоко и желудок меня и спасли.
Я как раз снова орошаю отхожую яму, когда деревня наполняется конским топотом и резкими звуками военных команд на английском. А я тут с голой задницей…
Счастье, что по вбитой еще в училище привычке, захватил с собой карабин с патронташем.
Надо предупредить Михеля, что мы в ловушке.
Пробираюсь задами к хижине. Поздно.
Двое британских кавалеристов выволакивают из хижины Михеля с болтающимися на коленках штанами и ставят его перед командиром отряда, английским майором. Ещё один английский солдат кидает на землю перед майором карабин и патронташ Михеля.
Майор, не сходя с седла, задает Михелю вопросы: кто послал, сколько их, где второй… Что Ван Саакс не один, догадаться не сложно — оба наших коня привязаны бок о бок в краале.
Бур презрительно молчит.
Майор бьет его кулаком в зубы и повторяет вопросы. Розовый от крови из разбитых губ бура плевок летит точно в лицо бритту.
Майор ухмыляется, вытирая испачканное лицо платком. Подносит его к носу, втягивает запах.
Черт! Да майор — вампир. Во рту сверкают его острые клыки. Я нашариваю в патронташе патроны с серебряными пулями, старясь не производить лишнего шума, заряжаю карабин.
Майор тем временем, выхватывает из ножен кинжал. Солдаты крепко держат Михеля за руки, не давая тому шелохнуться.
Майор кинжалом рассекает грудь бура. Хруст костей и хрящей слышен даже мне в кустах.
Крик боли бедняги Михеля способен разбудить и мертвого. А вампир-майор руками вырывает еще трепещущее сердце бура из его груди и льет кровь из него себе прямо в рот.
Орут от восторга английские кавалеристы.
Мой палец на спусковом крючке, а затылок вампира-англичанина в моем прицеле. Грохот выстрела и череп майора взрывается осколками, сгустками крови и мозга.
— Коленька, Коленька, проснись! — руки и голос Сони вырывают меня из тягостного и вязкого, как болото сна. — Что с тобой? Ты так кричал…
— Дурной сон, кошмар…
Я с трудом перевожу дух, возвращаясь из сна настоящего Гордеева в реальность Лаоянского госпиталя.
[1] Лембои не просто черти, а выросшая из проклятых детей или взрослых, похищенных и выращенных нечистой силой, могут быть и водяными, и банниками, и лешими.
[2] «Хаки» — так буры называли английских солдат, после того, как английская армия, понеся огромные потери, сменила яркие красные мундиры на форму расцветки хаки.
[3] «Два шиллинга, два шиллинга, господин» (искаженный африкаанс).
Глава 11
Соня обеспокоена и не скрывает. Все пытается выспросить, что за кошмары мне снятся такие.
И что мне ей сказать? Что меня, пришельца из другого мира вдруг стала мучить память прежнего владельца этого тела?
Поверит как Николов? Вряд ли. Поэтому приходится отвечать уклончиво — мол, новая контузия вытаскивает из памяти фрагменты южноафриканских приключений. Не самые лучшие воспоминания. И ни слова, что меня беспокоит пробуждение подлинного хозяина этого тела. А я только в нем освоился… Можно сказать, начал жить на полную и получать удовольствие.
Вот только сразу встаёт второй вопрос: как на мне скажется пробуждение сознания Гордеева? А если оно будет проявляться не только во снах? А если он постарается вернуть контроль над своим телом, и мое сознание, сознание Лехи Шейнина, старлея российской армии из 21-го века, задвинет куда-нибудь или вообще отправит в небытие?
Единственный с кем я могу поделиться своими опасениями и страхами — Николов. Только он знает правду.
Накормив меня очередным безвкусным завтраком, Соня приводит Обнорского. Тот расспрашивает про сны. Интересуется, почему вдруг они начали меня беспокоить?
Стараюсь отвечать честно, насколько это вообще в моей ситуации возможно.
— П-прежде м-мне никогд-да не сн-нились мои п-похождения у б-буров. Т-тем б-более, в виде к-кошмаров. Оч-чень д-детальных.
— Так-так. Если не затруднит, расскажите в подробностях, — Обнорский само внимание.
Сонечка тоже навострила свои хорошенькие ушки.
— Х-хорош-шо.
Пересказываю оба сна, предусмотрительно умалчивая о пикантных моментах. Ни к чему берегине знать про мужские соблазны Гордеева.