Ротмистр Гордеев 3

Дашко Дмитрий

Гиляровский делает несколько глотков чая, чтобы промочить горло и возвращается к рассказу.

— Есть среди крестьян обыкновение женить сыновей, как можно раньше, чтобы заполучить в дом помощницу по хозяйству. Вот двенадцатилетнего сопляка и женят на восемнадцатилетней молодухе.

— И ч-то он в д-двенадцать лет м-может? Он же м-мальчишка еще.

— А ежели свекр оказывается вдовец, так бывает, что он и живет с молодой снохой в полном грехе. Либо она сама, не получая от малолетки

никакого удовлетворения, пускается во все тяжкие. В объятия того, кто первым ей приглянулся. И муж, придя в возраст не торопится блюсти супружескую верность. Проезжал я несколько таких деревень за Уралом.

— Д-да уж… — читывал я в юношестве «Путешествие из Петербурга в Москву», там тоже всякий крестьянский разврат описывался, но чтобы вот так… в нынешнее время.

— А то еще слыхали про «вечорки»?

— Н-нет. Что это?

— В длинные зимние вечера крестьянские девки и молодые бабы соберутся в избе у какой вдовицы, прядут, песни поют… Захаживают туда и деревенские парни, числом столько, сколько женщин…

— Т-так и ч-что т-тут т-такого?

— Частенько как за полночь, погасят свечи и лучины… и давай творить всякий блуд.

— А что же священники? Неужто, не знают?

— Знают, только многие из них по части нравственности не лучшие воспитатели. Увы.

В молчании допиваем чай. Я как-то за военными действиями и забывать стал, что противоречий в здешней Российской империи не меньше, а то и больше, чем в моем родном мире. И уж нельзя назвать гражданским миром и согласием, где раз в пять лет случается недород и даже голод.

Революционеры и бомбисты не на пустом месте берутся. Надо бы еще один вопрос прояснить.

— Влад-димир Алексеевич, к-как же в-вышло, что у б-бывшего бом-обиста и б-беглого кат-торжника в п-покровителях од-дин из в-великих к-князей?

— О, друг мой… в императорской фамилии партий больше, чем во французском парламенте. А с помощью террористов можно легко убрать неугодную твоей «партии» фигуру.

— В-владимир Ал-лексеевич, хо-очу лично извиниться перед господином Соколово-Струниным. Н-не хот-телось бы в-войти в ис-сторию д-душит-телем с-свободы.

— Хорошо, я передам.

— Н-не хот-тел бы в-встречаться с ним з-десь. Где-то в Лаояне эт-то м-можно ус-строить?

Гиляровский задумчиво кивает.

— Я сообщу.

Не успеваем мы распрощаться с дядей Гиляем, как на пороге палаты появляется еще один пациент. Будущий гетман, а ныне пока еще есаул, бледен, левой руки не достает примерно до локтя, но смотрит соколом, и его щегольские закрученные усы задорно торчат вверх своими кончиками.

— Господин ротмистр! Рад видеть вас целым. Не сказать, что в полном здравии… но на пути к нему.

— Р-рад, г-господин есаул, что и в-вы уце-елели в эт-той мясоруб-бке.

— Если бы не рука, то вокруг почти санаторий! — ухмыляется Скоропадский. — Я впервые за четыре месяца вижу столько очаровательных молодых девиц и женщин. Местные китаянки не в счет.

— Был бы санаторий, когда б не местная кормежка. В училище кормили более сносно.

Скоропадский смеется, хотя я не местные военные училища имею в виду, а то, которое заканчивал в своем мире. Армия — она везде армия. Разносолами нашего брата не радуют.

Павел Петрович ловко подхватывает уцелевшей рукой табуретку и блокирует ею ручку двери, словно засовом, чтобы нам никто не мог помешать. Затем резко сует правую руку в карман больничного халата.

Та-ак! Сердце пропускает пару тактов. Я что-то не знаю про будущего гетмана? Что сейчас явится на свет белый? Револьвер? Граната?

Явилась бутылка шампанского.

Слава тебе, господи! Перевожу дух. Да и с чего бы Скоропадскому желать мне зла? Вроде я ему ни в чем дорогу не перешел.

— Помогите, Николай Михалыч, а то однорукому несподручно.

— К-конечно…

Перехватываю у него бутылку. Откупориваю.

Хлопок. Деревянная пробка улетает в стекло. К счастью, стекло устояло.

Разливаю пенистое и игристое по чайным чашкам, оставленным Гиляровским.

— З-за п-победу!

— За неё!

Выпиваем.

Судя по мнущемуся виду Скоропадского, у него есть ко мне дело.

Улыбаюсь.

— П-поговорим?

Он облегчённо вздыхает.

— Николай Михалыч, я слышал, есть решение возродить ваш эскадрон?

— Б-было бы п-прекрасно, коли так.

Скоропадский смотрит мне прямо в глаза.

— Вам начальник штаба не нужен?

— М-мне все нужны, П-пал Петрович. Есть к-кандидатура на примете?

— Хочу предложить свою.

— А р-рука?

— Начштаба требуется голова, а вот без рук можно и обойтись. Тем более, что правая у меня на месте.

— Н-не хотите в отставку по увечью?

— Не хочу!

— Я только «з-за». А к-ка-ак начальство?

— Постараюсь уговорить.

Пожимаю ему руку.

Одноглазый Буденный, однорукий Скоропадский… и сам комэск един в двух лицах с прибабахом после двух контузий — какая-то инвалидная команда особого назначения, а не спецназ!

За ужином меня навещает Сонечка. Приятный десерт к безвкусной госпитальной стряпне. Да ещё чай сладкий, крепкий и с лимоном…

Убрав опустевшие судки с тумбочки, берегиня выкладывает на неё кювету со шприцом и безымянным стеклянным флакончиком.

— Это тебе на ночь, Коленька.

— Ч-что за с-снадобье?