Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
— Я говорю, как современный разумный и просвещенный человек, для кого благо народа — не пустой звук. А у нас семь лет назад провели первую перепись населения. И знаете, сколько грамотных оказалось? Двадцать один процент. Причем, если среди мужчин грамоту знали примерно треть, то среди женщин всего тринадцать процентов.
Вздыхаю. С неграмотностью среди солдат я и сам столкнулся.
— Вы же сами у себя в эскадроне завели что-то вроде курсов по ликвидации безграмотности. Значит, понимаете, что стране нужны читающие и думающие люди, а не просто винтики в государственном механизме. От голода
Молчу, постукивая пальцами по столешнице. И ведь, не скажешь, что журналист неправ. На пустом месте три революции за двадцать лет не происходят.
Хруст французской булки — это хорошо, а мякина с лебедой и крапивой для крестьянского большинства? А детский труд на фабриках по десять — двенадцать часов? Да и взрослый.
Но ведь и революции не привели к народному счастью. Сколько погибло в гражданской войне, от эпидемий и разборок революционеров с теми же крестьянами и между собой!
— М-мне к-кажется, ч-что в-ваша р-революция не п-панацея. С-колько н-народу ф-ранцузы п-положили з-за в-время с-своей р-революции и н-наполеоновски в-войн? П-поболее, чем у-мерло от голода за п-последние г-годы к-королевской в-власти. Я п-призннаю, ч-что в ваших с-словах м-много резона, н-но в-ваше лек-карство уб-бьет б-больше л-людей, чем с-сама б-болезнь. П-перемены н-гужны, н-но не т-такой ц-ценой. А в-вы р-рев-волюционеры м-между с-собой д-договр-риться н-не м-можете. С-собачитесь п-по л-любому п-поводу. В-вот в-вы м-минис-стра уб-били, а к-кому от э-того л-лучше жить с-стало? К-какой к-крестьянин м-меньше г-голодал?
Теперь очередь Соколоов-Струнина задуматься.
— Так кто же победит в этой войне? Мы или японцы?
— Т-тот у кого х-хватит духу и в-воли к-к п-победе. С-силы п-примерно р-равны. М-мы н-неуд-дачно н-начали, н-но у яп-понцев м-меньше р-ресурсов. Они не в-выд-держат д-длительного п-противостояния.
Журналист допивает чай, вытирает губы салфеткой. И неожиданно достает из кармана небольшой никелированный револьвер. Кладет между нами на стол.
— Шел, на нашу встречу и думал вызвать вас на дуэль, господин ротмистр. Но я принимаю ваши извинения.
Надо же, как разворачиваются события…
— П-позвольте в-взглян-нуть?
Соколово-Струнин делает приглашающий жест.
Кручу его револьверчик в руках. Французский «Шамело-Делвинь».
— Х-хороший в-выбор.
— Прост, компактен и надежен. Не сложнее молотка.
Расстаемся мы с Яковом Семенычем не друзьями, и даже не приятелями, но вполне мирно.
Смотрю на часы — заговорились мы с журналистом, однако. Рискую опоздать в госпиталь.
Оглядываюсь по сторонам и свистом подзываю к себе одного из многочисленных рикш у вокзала. Босоногое такси шлепает голыми пятками, качу по Лаояну, словно фон-барон.
Небольшой шеренгой стоим в госпитальном коридоре все, кто выжил из эскадрона особого назначения, и примкнувший к нам Скоропадский. Только Горощеня все еще в палате, по-прежнему без сознания.
Тут же и другие пациенты, на кого просыпался дождь наград.
Куропаткин вместе с наместником Алексеевым медленно идут мимо нас. Командующий останавливается напротив меня.
— Ну-с, господин ротмистр, хотел я вас, было, под суд за невыполнение приказа, да победителей не судят. Поздравляю Святым Владимиром с мечами и золотым оружием за храбрость.
Куропаткин пожимает мне руку и протягивает орден и саблю с золоченым эфесом.
— С-служу ц-царю и Отечеству!
Куропаткин делает шаг к следующему за мной в строю Скоробуту.
В этот момент в коридор быстрым шагом входят Николов и какой-то офицер военной жандармерии — немолодой сутулый штаб-ротмистр.
Не знаю почему, но всеми фибрами души чувствую грядущие неприятности.
Николов смотрит на меня как-то странно.
Они подходят к командующему, военный жандарм что-то негромко говорит Куропаткину и Алексееву, косо поглядывая в мою сторону.
Куропаткин суровеет лицом.
— Ротмистр, только что обнаружено тело Соколово-Струнина. Он убит.
— К-как? Кто же его уб-бил?
В разговор вмешивается жандармский офицер:
— Как — кто? Вы и убили, ротмистр? Больше некому.
[1] Гордеев-Шейнин не ошибся, у Графа Игнатьева был превосходный вкус, а среди его литературных трудов была и кулинарная книга собственного сочинения.
Глава 12
Критическим взором смотрю на Николова.
— Сергей Красенович, вы серьёзно думаете, что это я?
Тот мрачнеет.
— Николай Михайлович, обещаю — мы во всём разберёмся… Но пока…
Ему крайне неловко, он мнётся, избегает смотреть мне в лицо.
— Я арестован? — Проклятое заикание исчезает напрочь, словно его и не было.
Вот что значит — стресс! Мигом излечивает от мелких болячек.
— Задержаны. Пока! — отвечает за Николова жандарм.
Не верю своим ушам.
— Соблаговолите следовать за нами на гарнизонную гауптвахту, — продолжает жандарм. — Надеюсь, вы не станете оказывать сопротивление.
Он многозначительно похлопывает по кобуре.
Даже если двину ему в морду как тому же Соколово-Струнину, вряд ли мне от этого полегчает. В том числе морально.
— Разумеется, не стану!
— Ротмистр! — рявкает Куропаткин.
Машинально вытягиваюсь во фрунт: субординацию никто не отменял, тем более в присутствии целого генерала.
— Потрудитесь вернуть награды! — требует Куропаткин.
И ведь не ради орденов воевал, если б не вручили — не обиделся, но вот так, когда тебя шельмуют на виду у кучи народа: а за церемонией наблюдает не один десяток любопытных глаз: другие раненные, сестрички, санитарки… На душе становится паскудно. Хочется достать револьвер и застрелиться…