Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
Я, конечно, знал, что отношения между Куропаткиным и Алексеевым далеки от идеала, но, чтобы настолько…
Куропаткин поворачивается ко мне с любезной улыбкой.
— Думаю, ротмистр, что мы можем раскрыть вам наш план этой кампании…
— Говори за себя, Алексей Николаич, — Алексеев морщится, словно зажевав целиком лимон.
— Мы отдаем должное героизму наших солдат и офицеров, вашему личному мужеству Николай Михалыч, однако сражение под Ляояном не имеет решающего значения, и даже оставление наше армией этого города ничего не изменило
— Позвольте, ваше высокопревосходительство?.. От лица, так сказать окопного офицера?
— Давайте, Николай Михалыч, — властно вмешивается в разговор наместник.
— Солдаты и офицеры вступали в эту войну с глубоким убеждением, что наша победа над японцами — лишь вопрос времени, — начинаю я.
— Верно, — с улыбкой замечает Куропаткин. — Я неизменно твержу: война должна кончиться только нашей победой, никто из нас ранее этой победы не попадет домой. И победа наша с подходом подкреплений несомненна.
— Плечо великовато, — разбавляю пафос его слов я.
— Что? — хмурится генерал.
— Позвольте, я на карте?
Куропаткин кивает, хотя и недоволен, что я уперся и не пляшу под его дудку.
— Пожалуйста…
— Благодарю, вас.
Подхожу к карте на стене. Показываю карандашом на однопутную нитку Транссиба.
— До центральных губерний России, откуда, собственно и идет снабжение фронта боеприпасами, вооружением и пополнениями, семь тысяч верст. При том, что через Байкал составы приходится перегонять паромами. А это время на загрузку и выгрузку. Это до полка в сутки. У японцев же до корейских портов пароходами всего ничего, и враг может доставлять к театру боевых действий по две — две с половиной дивизии.
— Наш флот в состоянии пресечь это! — вскидывается уже наместник.
— Почему же он до сих пор это не сделал?
Ох и попал я в больное место, желваки на скулах и Куропаткина, и Алексеева так и заходили.
— Эскадра Рожественского уже в пути, — гудит в бороду наместник, вступаясь за своих, флотских.
— А если её ждет неудача? У вас есть резервный план?
По тому, как побагровел Куропаткин, и засопел Алексеев, понимаю, что, изрядно перегнул палку. Надеюсь, дальше фронта не пошлют.
Алексеев прокашливается.
— Знаете, ротмистр, мне вас аттестовали, как большого оригинала… Но, чтобы настолько!
Похоже, пора линять, пока снова на губу не отправили. Привстаю, но меня останавливают.
— Николай Михалыч, — тон Куропаткина кажется спокойным и даже доброжелательным, хотя, мамой клянусь, за время нашего разговора он готов был меня пару раз растерзать в клочки за дерзость. — А как бы вы поступили на моем месте?
— Сколько накоплено резервов? В живой силе и боеприпасах? — вопросом на вопрос отвечаю я.
— Для решительного победного удара надобно полмиллиона солдат. Я готов отступать даже за Харбин для генерального сражения. Японцы растянут коммуникации, у них уже чувствуется усталость от войны. Они призвали в строй почти миллион — это предел их мобилизационных возможностей. А потеряли погибшими и ранеными около ста тысяч — это численность их армии мирного времени. Мы перевели многие письма из дома, найденные на убитых японцах. Там сплошные жалобы на тяготы войны для мирного населения — рост цен, налогов, в армию призывают призывников следующего, 1905 и даже 1906 года.
— При отступлении за Харбин японцы воодушевятся своими победами. Настроение же наших бойцов упадет до нуля. Армии нужна победа. Порт-Артуру нужна надежда. Победа нужна стране. Или вы полагаете, что Россия не несет тех же тягот войны в тылу, что и японцы, о которых вы, ваше высокопревосходительство, мне так красочно живописали?
Оба высокопревосходительства молчат, ожидая продолжения. Тем более, что на вопрос Куропаткина я пока так и не ответил.
— Я бы употребил время, оставленное природой (в распутицу наступать нельзя, вы совершенно правы), чтобы формировать несколько ударных кулаков, и как только установится благоприятная погода, устроить японцам тот самый Седан. Используя для этого наиболее мобильные части.
— И как вы добьётесь мобильности? Основной род войск у нас — пехота. Конные атаки на подготовленные позиции — безумие.
— Прорыв линии обороны осуществляется пехотой, господин генерал, а затем в прорыв вводятся мобильные части, конница при огневой поддержке тачанок. И эти соединения и осуществляют удары по тылам противника, сея панику и разрушения.
Повисает пауза.
Куропаткин так и сверлит меня взглядом. Молчит и Алексеев.
Гроза не случилась. Куропаткин усмехается.
— Николай Михалыч, — его тон сама любезность, — вы не думали об Академии Генерального штаба?
— Нет, ваше высокопревосходительство. Обещаю подумать после окончания войны.
— Что ж, ротмистр, благодарю за интересную беседу. Думаю, что и господин наместник со мной согласится.
Алексеев благосклонно кивает.
Дерзость моя прощена? Или оба их высокопревосходительства сочли нахального ротмистра забавной зверушкой? И потому меня не разжаловали в рядовые…
— Даю слово, вы получите пополнение в первую очередь. Сколько времени необходимо, чтобы восстановить эскадрон особого назначения?
— За неделю не обещаю, но за полтора месяца смогу довести новобранцев до нужных кондиций, — беру повышенные обязательства я.
На самом деле — этого мало, очень мало, но времени в обрез.
— Будут сложности, обращайтесь через моего адъютанта, я дам ему соответствующее распоряжение, — резюмирует Куропаткин.
Благодарю генералов и отбываю в госпиталь.
На улице льет как из ведра. Флаг над деревянным шпилем над домом командующего висит мокрой тряпкой, хоть отжимай. И в сухую-то погоду Ляоян не может похвастаться качеством уличного покрытия, а тут… под проливным дождем…