Ротмистр Гордеев
Шрифт:
Следующие несколько дней я, пользуясь затишьем на фронте, гоняю бойцов в хвост и гриву. К тому же станичники уже в курсе, что мой взвод захватил неприятельский обоз, так что теперь я для казачков в авторитете. Под командованием такого офицера им не зазорно служить.
Возвращаюсь к делам нашим скорбным. На вооружении русской армии нет такой элементарной вещи, как ручная граната, кругом сплошной самопал.
Мне как-то показали гранату поручика Мокриевича. Она походила на старинную бомбу (гранаду), которую
Такой кунштюк не впечатлял ни меня, ни японцев, поэтому и пришлось вспоминать азы химии и подрывного дела, а так же напрягать полковую токарную мастерскую.
В итоге получился жалкий аналог «лимонки», изготовленный в сугубо кустарных условиях, но всё-таки куда более эффективный и простой в использовании, чем изделие Мокриевича.
Часть из них нарочно делаю выхолощенными.
Бойцы входят во вкус и азартно спорят, кто из них метнёт учебную гранату дальше, на кон ставят и деньги и продукты. Пока лидируют Ипполитов и Лукашин-младший, они хреначат «лимонки» метров на пятьдесят, в то время как большинство едва укладывается в скромные двадцать пять - тридцать.
В конце следующей недели прилетает взмыленный вестовой из штаба, при нём записка на скверном французском – комэск как может, блюдёт режим секретности, хотя, сдаётся мне, среди японцев знатоков галльского наречия ничуть не меньше, чем владеющих языком моей Родины.
В школе и училище меня учили английскому, за время командировки в Сирию успел по верхам хватануть арабский, а вот французский воспринимается как китайская грамота.
Где бы найти толмача? Вряд ли мои лохматые казачки или драгуны шпрехают по парле.
Вспоминаю, как в первый раз сел на лошадь. Тогда всё получилось само собой, интуитивно. Видимо, в определённых случаях срабатывает память рецепиента, то есть настоящего Гордеева.
Мучительно вглядываюсь в корявый текст, в надежде, что неведомый механизм сработает. Напрягаю башку и так, и эдак – ровным счётом ничего, просто набор буковок.
И когда в отчаянии уже собираюсь седлать лошадь и самому отправляться к комэску, что-то внутри оживает, буквы начинают складываться в слова, а слова приобретают смысл.
Итак, свыше поступил приказ отправиться в разведку и добыть языка, желательно, чином не ниже унтер-офицера.
По идее, на такое задание не обязательно отправляться самому, достаточно распорядиться и послать с тройкой-пятёркой солдат Бубнова (выбил я для него очередную лычку), но, хорошенько поразмыслив, решаюсь возглавить экспедицию.
Чует моё сердце, она станет очередной проверкой для внедрённых мной новшеств.
Будет обидно вернуться ни с чем, тогда прости-прощай моя самодеятельность. Прикроют лавочку, и солдаты продолжат
Оставляю унтера на хозяйстве, беру с собой ординарца, обоих Лукашиных… Акиньшина. Понимаю, что молод ещё и зелен, так ведь надо с чего-то начинать учиться.
Выезжаем верхами до наших передовых позиций. В бумаге говорится, что переход будет организован через зону ответственности Белозерского стрелкового полка.
Встречает нас молоденький подпоручик. Он немного заикается и плохо слышит.
– Н-на д-днях к-к-контузило, - мило улыбаясь, поясняет он, а мне становится жалко его – почти безусого мальчишку.
Контузия – штука нехорошая, может выстрелить потом кучей всяких болячек, вплоть до нарушения психики и слепоты.
Подпоручик показывает нам свои владения.
Выясняется, что офицеров старше него в роте нет: комроты в госпитале, взводные погибли.
Я сочувственно киваю. По большому счёту парню самому бы в больничку, а он храбрится, не желая оставлять солдат.
Позиции у него оборудованы серьёзно: глубокие и широкие окопы, несколько землянок. В одной из них он объясняет диспозицию.
– Я-я-я-понцы в д-д-вух верстах отсюда. В-в-чера б-была ат-така, н-н-но, бог м-м-иловал, от-тбил-лись.
– Много их?
– Н-не м-м-меньше б-б-б…
– Батальона? – помогаю я.
Он кивает.
– Д-да, б-батал-льона.
– Вы сами их атаковали?
Он смущённо разводит руками.
– П-прик-каза не б-было.
Ясно. Выходит, японец тут не пуганый, понятно, почему начальство велело прощупать их здесь. Расслабились, потеряли осторожность - то, что доктор прописал.
– Пойдём на ту сторону ночью, часа в два. Постараемся обернуться под утро перед рассветом. Передайте своим, чтобы были осторожны и не перестреляли нас, когда будем возвращаться.
Офицер кивает.
Перед вылазкой мы накидываем сверху наши «лохматки». Пехотинцы смотрят на нас с любопытством, но вопросов не задают.
– Пора, - командую я.
Пространство перед нами не заминировано, японцы тоже не позаботились о минзаге. Да и не входу это здесь пока. Уже хорошо.
Ползём, вжимаясь всем телом в остывшую землю, стараясь не производить лишних звуков.
Я впереди, тщательно высматривая местность на предмет подлянок. На месте японцев я бы точно установил что-то вроде сигнализации, например, протянул верёвки, подвесил к ним всякие банки-склянки, тот же фарфор, колокольчики…
За мной Лукашин-младший, его ноздри широко раздувается – он способен почуять человека с большого расстояния.
Он трогает меня за ногу, я останавливаюсь, чтобы обернуться. За это время глаза уже привыкли к темноте, поэтому оборотень видит направленный на него взгляд.