Ротмистр Гордеев
Шрифт:
– Стоять! Руками не трогать и не прикасаться. Неизвестно, что это за яд такой.
Савельич чешет в затылке.
– Не по обычаю это, вашбродь, боевого товарища похоронить треба. Честь по чести.
– Здесь будет его могила. В огне.
Чувствую, Савельич, внутренне не согласен, но приказ есть приказ.
Торопливо минируем склад. Смотрю на часы. До смены караула – всего четверть часа. Надо срочно уходить. А, нет, придётся задержаться. В углу склада обнаружился ценный веник: французский пулемёт «гочкис» с воздушным охлаждением ствола. Три штуки. Ни разу пока
Жаба в груди надулась и заявила – хочу! Разбирать – потратим время сейчас, тащит в сборе – очень тяжело и замедлит передвижение потом. Дилеммочка…
– Лукашины! Взять трёх бойцов на выбор и перехватить караульную смену на подходе. Без звука, без пыли. Задача понятна?
– Так точно! – Отвечает старший.
Разбирать «гочкисы» мы закончили как раз к возвращению пятёрки во главе с Лукашиными. Справились, как и приказал – взяли подходящий караул в ножи. Никто и не пикнул.
Набиваем вещмешки патронами, смазочным маслом для пулемётов, тридцатипатронные жестяные открытые магазины для стрельбы. Выходя, поджигаю бикфордов шнур.
Через несколько минут за нашими спинами раздаётся дикий грохот, чёрное небо расцвечивается багровым столбом чуть не до самых звёзд. И с рёвом встаёт зарево пламени под аккомпанемент продолжающих рваться нарядов и патронов. Хорошая могила вышла у бедного Акиньшина.
На короткое время застываем, снимая фуражки.
Царствие тебе Небесное, боец!
Ночной марш-бросок в полной выкладке с добытым пулемётным хабаром ведёт нас не к фронту, а вглубь японской территории. Закладываем длинную петлю, как заяц, уходящий от лисы, чтобы вернуться к своим в удобном месте. И раз японцы перекидывают части на свой правый фланг, то нас будет интересовать для перехода к своим их левый фланг.
Рассвет застаёт нашу диверсионно-разведывательную группу в очередном лесу. Выставляю часовых, определяюсь со сменами и заваливаюсь спать. Рубит к этому моменту уже по-страшному. Кажется, ещё чуть-чуть и просто потеряю сознание.
Снятся сиськи. Небольшие девичьи с задорно торчащими сосками… Паучихины. Из липкого тяжёлого сна меня выдёргивает Кузьма. Скоробут тихонько трясёт за плечо.
– Вашбродь, черёд заступать на караул.
Сажусь, трясу головой, тру лицо ладонями – хочется стереть с себя приснившийся кошмар. Или дело в накопившемся спермотоксикозе? Гормональное напряжение в организме копится.
Не запросить ли по возвращении краткосрочную увольнительную до ближайшего прифронтового борделя? Хотя перспектива подцепить «гусарский насморк» или другую венерическую болячку не радует. До антибиотиков в этом мире, ещё лет тридцать – сорок. Или эти неприятности тут умеют магическими способами усмирять? Надо будет выяснить, что и как.
Выдвигаюсь в дозор, сменяя Савельича. Унтер, походу, на меня дуется, что я не дал нормально похоронить Акиньшина. Знать бы ему, что моё первое тело старлея Шейнина тоже вряд ли кто похоронил в сирийской пустыни иной реальности. Как и Вомбата, и остальных ребят.
Лежу в секрете, наблюдаю за окрестностями. Лес давит. Шорох листвы, словно шёпот заклинаний на незнакомо языке, навевает дрёму…
Стопэ! Какая дрёма? Какой сон. Я ж только что заступил. И где привычный птичий гомон? Птиц не слышно. Куда делись? Кто-то вспугнул?
Прислушиваюсь к ощущениям в груди – как там мой амулет? Кожу еле заметно покалывает. И с каждой секундой всё сильнее.
Трижды свищу сойкой. Со стороны лагеря трижды отвечает зяблик. Сигнал внимание услышан. Сейчас Скоробут будит остальных, а часовые в секретах утроили бдительность.
Продолжаю наблюдать, в лесу мелькают, приближаясь силуэты – синие кепи с красными околышами, синяя форма, белые гетры. Идут цепью, словно прочёсывая лес. Винтовки с примкнутыми штыками наготове. И не только люди – недаром мой амулет сигнализировал: среди солдат странные человекоподобные крылатые существа с клювастыми лицами. И похожие на них с такими же клювастыми лицами, но без крыльев, зато с перепонками на руках и ногах, как у лягушек.
Атас – по нашу душу явились. Трижды свищу японской пеночкой. И стараясь быть бесшумным отползаю назад. В голове крутится бессмертное, но ещё тут не придуманное: «Я кочка, кочка, кочка, в вовсе не солдат… И как приятно кочкой лесной в лесу лежать…».
То ли заклинание подействовало, то ли что, но, вроде, не заметили, Хотя продолжают двигаться в направлении нашего временного пристанища. В лагере застаю деловитую суету, народ быстро собирается. Описываю бойцам увиденное.
В двух видах нечеловеческих японцев Лукашины опознают тэнгу и капп, как бы леших и водяных. Уходим, оставив сюрпризы для преследователей – на самом видном месте – набитый под завязку сидор покойного Акиньшина. И кое-что ещё по окрестным кустам рядом с тропками, ведущими с поляны в разные стороны.
Идём быстрым шагом. А вот и растяжки сработали одна за одной. Пять взрывов. И слабые крики ярости и боли. Добрались, стало быть, преследователи до нашего покинутого лагеря. Хорошо пока японец ещё непуганый. Но успокаиваться не стоит. Противник обычно быстро учится. Переходим на бег.
[1] У Шейнина, а уж тем более, Гордеева, довольно однобокое и поверхностное впечатление о японской культуре. Где им знать, что эта «балалайка» - сямисэн.)
[2] Гордеев и его команда столкнулись на складе с кумо – демоны-пауки или же пауки-шлюхи предстают перед своими жертвами в женском обличье, а подобравшись поближе, опутывают своими сетями и пожирают.
Глава 10
Глава 10
С тяжёлыми «гочкисами» не разгонишься. Но и бросить жалко, жаба просто не поймёт. Тащим по очереди, даже я впрягаюсь наряду со всеми.
Сколько в пулемётах весу сказать сложно, думаю, килограмм двадцать пять-тридцать, однако с каждым метром нести их становится всё трудней и трудней. Ощущаю себя загнанной лошадью.
На какое-то время сюрприз с растяжкой охладил пыл преследователей. Тем не менее, скоро становится ясно: фора невелика. Я не слышу, скорее чувствую, что японцы уже идут по пятам. Дистанция стремительно сокращается.