Ротмистр Гордеев
Шрифт:
Как хочется сдохнуть прямо на месте. Из последних сил кидаю в демонов гранату. И снова никакого эффекта. Со стороны противника слышны команды и сигналы к атаке. Походу, нам каюк… Возьмут как тёпленьких. В таком состоянии мы даже мало-мальски серьёзного сопротивления не сможем оказать.
Во рту словно сирийская пустыня, язык прилип к гортани, даже слова из себя не выдавить. Дрожащими пальцами откручиваю пробку с фляжки, делаю глоток-другой сладкого чая. И… желание немедленно умереть отступает. Спасибо Кузьме. Где он, кстати?
Оглядываюсь. Скоробут скорчился на дне окопа, обхватив руками голову.
– Всем немедленно пить и есть! Если ничего нет, просите у товарищей! – приказываю я.
От японских окопов раздаётся громкое «банзай!». Топот десятков ног бьёт по ушам, словно барабанный бой. Сую винтарь в руки Кузьмы.
– Огонь!
Палю по наступающим из нагана. Мои не до конца пришедшие в себя бойцы ведут редкий неприцельный огонь по врагу. Редко взрываются уцелевшие после первой атаки растяжки. Вскрикивают наткнувшиеся на наши отравленные дерьмом колышки японцы.
Враг уже совсем близко к нашим позициям. В нагане снова пустеет барабан. Хватаю винтовку одного из погибших бойцов, передёргиваю затвор, целюсь. Выстрел…
– Вашбродь, – толкает меня в бок Кузьма, – пулемёты же! Чего молчат?
Точно, сигнал. Пора. Дважды свищу свиристелью. Услышат ли? А если и они самоубились от демонских происков? Секунды тянутся, словно часы. Мы лихорадочно отстреливаемся. И наконец сперва с левого фланга, а потом и с правового забили в четыре ствола кинжальным перекрёстным огнём наши «максимки». Молодец Жалдырин, молодцы ребята! Не поддались…
Японцы прут как не в себе. Мы палим как заведённые. Пулемётное тарахтенье на наших флангах слабеет и захлёбывается. Чёрт! Что там происходит?! Как не хватает рации или хотя бы полевого телефона. Эк размечтался. Даже послать бойца разузнать, что случилось, не выйдет – некого.
Противник у самого бруствера. Штыки к винтовкам у моих бойцов примкнуты заранее, так тут принято во время боя. Перекидываю револьвер в левую руку. Выхватываю заговорённую шашку.
– Врукопашную! Ура, братцы!
Выскакиваем из окопа. Прямо передо мной – очередной японский гоблин-сикомэ с мечами танто в обеих руках. Руны на моей шашке пылают, как костёр в тёмную ночь. Запускаю «мельницу» – аж воздух свистит вокруг моего клинка – и стреляю сикомэ в коленку. Тот спотыкается, воет от боли. Лезвие моей шашки впивается в его шею. Хлещет зеленоватая кровь. Противник хрипит и валится мне под ноги.
Успеваю оглянуться на своих людей. Вокруг кровавая круговерть. Бойцы чисто крестьяне на покосе: кто штыком противника, как вилами, кто прикладом. Недаром в древнерусском языке слова «пахарь» и «воин» однокоренные – «оратай» и «ратник».
Краем глаза вижу, как сбоку на Кузьму выскакивает какой-то потомок самураев – вот-вот ткнёт Скоробута своим штыком в бок, а домовой даже развернуться не успеет. Наношу удар шашкой по локтю врага. Отрубленная рука вместе с винтовкой летит на землю. Из обрубка хлещет кровь. Японец верещит от боли. Стреляю ему в голову, всё равно не жилец.
Да где же пулемёты, мать их дери?!
Словно в ответ на мой вопрос оживают оба пулемёта левого фланга, а затем и правого. Веер пуль косит врага. Японцы не выдерживают. Они откатываются вместе со своими демонами, оставляя на поле боя раненых и убитых. Дьявольские их демоны тоже отступают назад, разочарованно шурша на грани нашего слуха. «Мы ещё встретимся, обязательно встретимся…» – чудится мне в их злобном шёпоте.
Неужели отбились? Сползаю на дно окопа и сижу совсем без сил, привалившись спиной к окопной стенке. Нательное бельё насквозь мокрое, да и мундир… Что же это за напасть, с которой мы столкнулись? [8]
Снова перемещаюсь к пулемётчикам, на этот раз на правый фланг. Костин, Загретдинов, Яцко и Васильев. Костин и Яцко – из примкнувших к нам сибирских стрелков.
– Костин, с патронами как?
– Есть ещё малость запасец, вашбродь, – отвечает боец, продолжая возиться с пулемётом – прочищает затвор и пулеприёмник от грязи.
8
Здесь японцы выпустили против бойцов Гордеева синигами – это демоны, паразитирующие на человеческом страдании. Они появляются на поле боя, в районах катастроф или эпидемий и вызывают у уцелевших жажду смерти. Справиться с ними можно только одним способом – едой и питьём. Гордееву повезло, что он интуитивно ухватил верный способ.
– А чего перестали стрелять в разгар боя?
– Стволы закипели, вашбродь. Спасибо, морячок наш водяной пособил, устроил нам собственный источник. – Костин кивает в угол окопа, где весело булькает небольшой родничок. – Вы уж передайте ему наше мерси.
– Обязательно.
Молодец водяной, сообразил, что водную преграду можно не только под ноги врагам бросить, но и пулемёты напоить.
За спиной стук копыт. Оглядываюсь. Шамхалов осаживает коня.
– Как вы, штабс-ротмистр?
– Вроде отбились.
– У соседей справа беда, японцы ворвались в окопы. Нужно помочь.
Нужно так нужно!
– Бубнов, ко мне!
Унтер подбегает, козыряет.
– Остаёшься за старшего. С половиной людей справишься?
– Бог даст, выдюжим, вашбродь.
– Вторую половину с лошадьми ко мне и два пулемётных расчёта – Жалдырина с Костиным.
– Есть!
Он убегает выполнять приказ.
– Фёдор! – окликаю Лукашина-младшего. – Давай сюда наши тачанки.
Фёдор понимающе кивает и тоже убегает. Кузьма приводит двух наших коней. Вскакиваю в седло. Вокруг меня собирается ударная группа. Пулемётчики грузят свои «максимки» в пролётки.
– Слушай мою команду! Рысью – марш!
Шамхалов нас как бы возглавляет. А как с реальной субординацией на поле боя?
– Николай Михалыч, командуйте, вам сподручнее с вашими методами.
Ага, вот и ответ на мой незаданный вопрос.
Рысью вылетаем к окопам соседей справа. Да, дела тут скверные. Японцы уже в наших окопах, а по полю боя спешно подходят вражеские цепи. Командую тачанкам вести огонь по наступающим японцам, двигаясь вдоль линии окопов. А сам с бойцами спешиваюсь.