Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
Во-первых, здесь нету телефона, а «скорую» вызвать необходимо – грохнувшись с самой верхушки берёзы, Вадим потерял сознание. Ненадолго, правда – минуты на две, и сам он позже объяснял, что это – от боли в руке. Однако никто не желает его слушать – мало ли чего он мог себе повредить, падая с такой высоты? Поэтому, невзирая на горячие протесты, Вадима поспешно отвели к Ворониным и чуть ли не силой уложили на кровать в комнате девочек.
– Лежи и не шевелись. – Приказала ему Татьяна Евгеньевна. – Вдруг у тебя сотрясение мозга?
– Нет у меня никакого сотрясения. Только вот рука…
Рука, похоже, на самом деле сломана. Вадим жмурится и, скрипя зубами, едва сдерживает стон. Он всё ещё пытается встать, но Виталик укладывает его обратно.
– Даже не думай. Знаешь, мне, конечно, всегда было ясно, что ты без тормозов. Но чтобы до такой степени! Совсем спятил – из-за какой-то кошки чуть шею себе не свернул.
Виталик ругается по привычке, но в голосе его слышится столько тревоги и заботы, что Вадим слабо улыбается, радуясь, наверное, хотя бы таким образом вернуть расположение старого товарища.
– Если б знал – ещё недели полторы назад с крыши сиганул бы специально…
– Чего? – Виталик с досадой крутит пальцем у виска. – Дурак ты, Вадь! Смешно тебе?
– Ага…Ещё как. – Вадим уже откровенно дурачится, хотя я чувствую, что таким образом он просто пытается отвлечься от боли.
В комнату заходит Владимир Михайлович в сопровождении дочерей. При виде Канарейки, раскинувшегося на кровати, Иришка начинает хлюпать носом:
– Вадь… Это я виновата, прости меня… Чем тебе помочь?
Он улыбается, с нежностью глядя на девочку:
– Замуж за меня пойдёшь, Ириш? Мне сразу же легче станет…
– Замуж?! Прямо сейчас? – Иришка замирает на месте, не веря своим ушам.
– А что? Не согласна? Смотри, пока расти будешь, меня в армию заберут.
– Ладно вам женихаться. – Вмешивается Воронин, приближаясь к дивану. Виталик вежливо уступает ему место, и Владимир Михайлович садится около Вадима.
– Руку давай, альпинист.
– Зачем?..
– Давай-давай, без разговоров.
Канарейка неловко протягивает Воронину больную руку, и тот осторожно начинает ощупывать её по всей длине.
– Сильно болит?
– Ага…
– Где сильнее?
– Я не знаю… Везде.
– Так кажется. Где-то должно быть сильнее.
После лёгких касаний пальцами, Владимир Михайлович начинает надавливать в разных местах. Лоб Вадима прямо у меня на глазах покрывается испариной, он весь дрожит, как натянутая струна, уже теряя самообладание.
– Тут больно?
– Да.
– А тут?
– Тоже.
– И здесь тоже?
– А-а-а!!! Не надо, Владимир Михалыч!!!
Кажется, Воронин нашёл то, что искал. Это чуть повыше запястья. На Вадима тяжело смотреть – он того и гляди повторно лишится чувств.
– Ну что там? – Заглядывает в комнату Татьяна Евгеньевна.
– Перелом, естественно. – Спокойно констатирует её супруг. – Вот только не пойму, почему вся рука-то болит? Шевелить ею, говоришь, тоже не можешь?
– Да…Там…Владимир Михалыч, там, кажется, ещё плечо вывихнуто. Поэтому руку поднять невозможно.
– Вывихнуто, говоришь?
Начинается ещё одна утомительная процедура, в процессе которой Воронин вертит несчастного Вадима в разные стороны, нажимая ему на плечо сильными и почему-то очень умелыми пальцами прирождённого хирурга. За этой сценой наблюдаем мы четверо: я, Виталик и сёстры Воронины. Остальные ребята, насколько мне известно, помогают Татьяне Евгеньевне приводить квартиру в порядок после праздничной гулянки. Ирина Павловна где-то носится в поисках телефона. И только виновница происшествия – дымчатая Нюська, слоняется по дому без дела, гордая и важная как королевна. Мягко ступая лапами, подходит к Иришке, привычно трётся о её ноги, требуя законного внимания к своей персоне, но девочка грубо отпихивает её ногой в сторону:
– Иди отсюда, дура… Всё из-за тебя!
Она, кажется, уже ненавидит свою недавнюю любимицу, видя, как по вине кошки мучается сейчас её обожаемый кумир. Я смотрю на эту десятилетнюю девочку и с небывалой теплотой в душе убеждаюсь в том, что вижу сейчас перед собой замечательный образец типичной первой любви. Слишком ранней, конечно, совсем ещё детской. И, тем не менее, любви. Возможно, с годами она и пройдёт, а возможно, станет только прочнее и взрослее, как и сама Иришка. Пока же она слишком близко к сердцу принимает всё, что происходит с Вадимом, и одна из всех нас пытается остановить Владимира Михайловича.
– Па-ап, ну хватит… Что ты всё делаешь? Пусть его лучше врач посмотрит.
– А ты думаешь, врач с ним лучше будет обращаться? – Не отвлекаясь, усмехается Воронин. – Они вообще церемониться не станут. Тем более, когда узнают, что он пьяный на дерево лазил.
– Я не пьяны-ый. – Стонет Вадим. – Вы что, сами не знаете? Это всё кошка…
– Кошка-кошка. Какой чёрт тебя за ней понёс? Не померла бы она там.
– Я как лучше хотел.
– Ну да. А получилось по мозгам. Мозги точно целы?
– Целы. Не надо было «скорую»… Я бы утром сам до больницы доехал.
– Ладно, поздно уже боржоми пить, когда почки отвалились. Плечо-то мы тебе сейчас сами на место поставим. А вот с переломом пусть хирург разбирается. Виталь! Иди сюда, подержишь его.
Виталик послушно садится рядом с Ворониным и готовится выполнять все его указания.
– Держи его крепко, чтобы не вырвался ненароком. Держишь?
– Держу.
Мне хочется зажмуриться, как это делает впечатлительная Наташа, но любопытство берёт верх – всё-таки впервые вижу, как вправляют суставы. Владимир Михайлович сосредотачивается. Одной рукой упирается Вадиму в грудь, другой крепко обхватывает его руку выше локтя.