Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
В палату заглянул Николай Васильевич. Увидев сына на ногах, опрометью бросился к нему:
– Ты что, Вадим?! Тебе нельзя вставать!
Горящий бешенством взгляд Канарейки метнулся к отцу, встретился с точно такими же тёмно-голубыми глазами, в которых плескалась паника.
– Скажи, чтобы меня отпустили в душ … - Вадим цедил слова сквозь плотно сжатые зубы и со стороны казалось, что он рычит. – Я не могу так больше лежать… От меня козлом воняет… Скажи ей, чтоб пустила…
– Вадим, но…
– Иначе я есть не буду, понял?! И лечить себя больше не дам!
Канаренко-старший растерянно посмотрел на медсестру. Та в безмолвном отчаянии покачала головой: дескать, ничего не сделаешь, всё равно уйдет…
– Хорошо,
– Если не трудно. – Вадим успокоился моментально, как по волшебству. Словно бесовский дух, одолевавший его все это время, внезапно вылетел наружу, и Канарейка снова стал самим собой. Мне даже на какой-то миг показалось, что он совершенно здоров. Деловито вытащив из тумбочки большое махровое полотенце, Вадим перекинул его через плечо. Оттуда же, из под коробок с лекарствами, достал мыльницу, засунул её в просторный карман пижамы, пихнул ноги в шлепанцы. Нас тут будто бы и не было вовсе. Он словно забыл о том, что мы стоим рядом и смотрим на него в изумлении, силясь поверить в эту дикую метаморфозу.
Николай Васильевич двинулся было вслед за сыном:
– Вадим, может тебе помощь нужна? У тебя же рука…
– Не нужна. – Грубо оборвал отца Вадим, не оборачиваясь в его сторону.
…Когда он ушёл за медсестрой, дверь так и осталась распахнутой, а мы по прежнему стояли посреди палаты, таращась в пустое пространство. На сердце речным илом лежал горький осадок, я не знала, как его рассеять и потому не находила нужных слов для того, чтобы вслух выразить то, что чувствовала в этот момент. Николай Васильевич подошёл к нам в полнейшем смятении:
– Он никогда себя так раньше не вёл… Что вы ему сказали?
Я промолчала, дав Кириллу возможность объясниться самому. Да он был и не из тех, кто скрывает правду.
– Я его спросил про Лину, дядь Коль. Извините, не сдержался. Не смог…
– О, господи…- Простонал Канаренко отчаянно. – Не нужно было этого делать, Кирюш. Я же чувствовал… догадывался, чем это может кончиться…Он же всё это время как замороженный был. Никаких эмоций, как робот…Доктор сказал, что это плохо – посттравматический шок, и неизвестно, во что он в итоге выльется. Говорит, до поры до времени может быть всё тихо-спокойно, но малейшая болезненная ассоциация – и будет взрыв. Я поэтому и боялся про Лину спрашивать… как знал, что это опасно…Но.. он что-то вам ответил?
– Он утверждает, что ничего не помнит. – Сказал Сева.
– То есть ВООБЩЕ. Но так же не бывает, дядь Коль.... Нет у него никакой амнезии, это и ежу ясно...
– Вы думаете, я не пытался из него правду вытащить?.. Ладно, говорю, следователь – посторонний человек, но мне-то, отцу родному, откройся… Молчит… Хорошо, не хочешь всего рассказывать, хотя бы на один-единственный вопрос мне ответь. ЗА ЧТО?
– Ответил? – Спросил Кирилл. Канаренко горько усмехнулся:
– Ответил. ЗА ДЕЛО. И всё. Заклинило на этом. А ведь он всё прекрасно помнит. Амнезия – это так, ширма. Способ стеной от вопросов отгородиться. Доктор говорит, со временем должно пройти…
– Понимаю… - Я как наяву представила себе ту жуткую картину, что видела накануне: чёрные вены на руках Канарейки, сломанные пальцы, лицо покойника… Голова закружилась от ужаса и жалости. – Его что… Кололи чем-то?
Канаренко закивал, в его выразительных голубых глазах снова заблестели слезы отчаяния.
– Да…Всё это время на игле продержали…В наручниках…Твари…
Мы смотрели на Николая Васильевича в безмолвном потрясении …
– Вы ещё не видели, что у него под пижамой творится. – Продолжал Канаренко хрипло. – У него всё тело в ожогах от сигарет…Вся спина стеклом изрезана… Господи, я не понимаю, кому и чем мог так насолить семнадцатилетний мальчишка?!.. Он молчит, а у меня даже фантазии не хватает предположить, как и во что можно было так вляпаться?!..Характер у него, понятное дело, не подарок… Может и нахамить, и послать кого не надо, и при этом извиниться не подумает… Но всё равно, ни одна подростковая выходка такого зверства не заслуживает… Кем надо быть, чтобы вот такое сделать?...Вы губы его видели? Это сейчас там только корочки остались, а когда его только привезли, там сплошное кровавое месиво было, клочками. Думал, это его били так, а доктор говорит: нет, это он сам, зубами так себе всё искромсал…И мне даже подумать страшно, от чего…Теперь, когда немного поправится, надо будет в Москву его везти, в наркологическую клинику устраивать. Пока его заменителем героина колют, я с трудом, через знакомого достал методон. Это временная мера, она вылечится не помогает, но зато от ломки спасёт. Совсем не колоть его, врач говорит, нельзя. Организм ослаблен, он просто не выдержит такого стресса… А потом ещё и психиатра придётся хорошего подыскивать. Вы сами, наверное, убедились, что он Вадиму тоже необходим…
Мы молчали… Сказать было нечего… В приёмную мы тоже спускались молча. Заждавшиеся своей очереди ребята встретили нас с волнением.
– Ну что? – Подошёл к Кириллу Миша Раскопин. – Как он там?
– Он сейчас в душ пошёл. – Уклонился Кирилл от прямого ответа. – Так что вам подождать придётся.
Однако лица наши, похоже, говорили сами за себя. Достаточно было ребятам увидеть покрасневшие глаза Николая Васильевича, как каждый сразу же понял, что дела плохи.
– Как он вас встретил? – Всё-таки рискнула уточнить Марина, обращаясь непосредственно к Севке – тот хронически не умел врать. Пономарёв растерянно заморгал:
– Ну как… Ничего… Он ещё не в состоянии бурно радоваться…
– Зато в состоянии бурно ругаться. – Неожиданно для самой себя заявила я. Лицемерить надоело, и когда все взгляды, требуя объяснений, устремились на меня, я не стала никого обманывать.
– Вадим очень изменился. Он сейчас в депрессии, никого не хочет видеть. Это бывает, говорят, после тяжёлых стрессов, но со временем должно пройти.
– Само по себе? – Усомнился Костик Сергиенко. – Если мы его бросим и будем ждать улучшения, он никогда не поправится.
– А что ты предлагаешь? – Перебил приятеля Ромка Медзуновский. – Пойти к нему и силой навязываться? Мы, мол, твои друзья, ну-ка давай с нами дружи, кому сказано! Если он сейчас хочет побыть один, то значит это ему действительно необходимо, а мы должны подождать.
– И сколько? – Поинтересовалась Анжела огорчённо. – Сколько ждать-то?
– Столько, сколько потребуется.
Пока все мы вели эту оживлённую дискуссию, Николай Васильевич молча стоял среди нас и о чём-то напряженно думал. Что-то его беспокоило, он оглядывался, будто чего-то искал. Так ведёт себя человек, внезапно уловивший утечку газа… Не знаешь, откуда исходит эта опасность, но чувствуешь её – обонянием, кожей, душой… Не видишь только глазами… Не говоря нам ни слова, Николай Васильевич внезапно сорвался с места и бросился во внутреннее помещение больницы. Никто даже опомниться не успел, только мы с Кириллом почему-то моментально сориентировались и помчались за ним. Первую попавшуюся на пути медсестру Канаренко схватил за плечи, буквально затряс, отрывая от пола:
– Где у вас душ?!!! – Громкий крик его эхом разнёсся по всему коридору. – Отведите меня в душ! Скорее!!!
Увидев вблизи огромные, полные сумасшедшей паники глаза, медсестра безмолвно кинулась вперёд по коридору, и мы последовали за ней…
В душевую Николай Васильевич ворвался первым…
Упругими, горячими струями сверху лилась вода, пар заполонил всё помещение, от него невозможно было дышать. В раковине и на полу валялись осколки разбитого вдребезги зеркала, а посреди осколков, в одном полотенце, обёрнутом вокруг пояса, лежал Вадим… Крови было очень много… Она уже залила весь кафель под безжизненно распростёртым телом…