Ровно в полночь
Шрифт:
– Я – нет, но Мерлен видел. Как только Флетц мне позвонил, он тут же вылетел для переговоров с обоими.
– И говорил с Галлероном?
– Да.
– Так почему же он не отобрал сертификат?
– Так адвокаты работают, мистер Кейн. Вы забываете – возможно Галлерон владеет сертификатом вполне законно. Он может оказаться наследником Хелигера.
– Да, в этом деле должно быть хоть что-то законное.
– В любом случае, – как ни в чем не бывало продолжал Мэгенхерд, – герр Флетц один не мог созвать созвать совет акционеров. По правилам должны присутствовать не меньше двух партнеров.
Я кивнул.
– Пусть Флетц тут ни при чем. Тогда почему Галлерону не прикончить его вместо вас? При голосовании он одержит верх над любым из вас, но вы мечетесь по всей Европе, а Флетц сидит на месте. И с ним гораздо легче разделаться...
Мэгенхерд некоторое время обдумывал мою версию, потом сказал:
– По нашим правилам герр Флетц как директор-резидент несет дополнительную ответственность. Он обязан присутствовать на совете акционеров. Если он жив, его голос автоматически считается на стороне большинства. Понимаете, это сделано для того, чтобы он не мог сознательно препятствовать проведению собрания, если на нем присутствует только один акционер. Но я-то не обязан присутствовать на совете, поэтому, если Галлерон устранит Флетца, я могу сорвать его планы, просто не появившись в Лихтенштейне.
Я кивнул.
– Понятно. Значит, если он решил убить вас, Флетц ему обязательно нужен.
Но все равно осталось неясным, почему нельзя просто упрятать Мэгенхерда в тюрьму.
Мы промчались по деревянному мосту и по мощенным булыжником улицам Лангнау выехали в словно сошедшую с почтовой открытки долину Энтелбуш: полосы сосен на холмах, цветущие яблони вдоль дороги и шпили старых церквей, как колпаки колдунов.
Харви зашевелился, потер лицо и украдкой взглянул на руку, разведя пальцы. Те тряслись, как бедра исполнительницы хула-хула. Я сказал:
– Вам надо выпить.
Он снова взглянул на пальцы, проявляя при этом волнения не больше, чем если бы прикидывал, не сделать ли маникюр. Потом медленно и просто произнес:
– Да, боюсь, придется.
Я заглянул в карты:
– Через десять минут будем в Вольхузене. Там сможете пропустить стакан-другой.
Он кивнул, потом сказал:
– Или бутылку.
Вот это мне не понравилось. Нужно было, чтобы он выпил ровно столько, чтобы унять дрожь, но не замедлить реакцию. Граница, конечно, очень ненадежная... О чем я? Никакой границы – только вопрос времени. Начав пить, он уже не перестанет до тех пор, пока в состоянии будет поднести стакан ко рту. Это и есть алкоголизм.
Но алкоголика волнует только, где взять еще стакан, и он не может думать ни о чем другом. Полная бутылка его успокоит. А мне останется только надеяться, что наши неприятности начнутся до того, как выпивка расстроит его координацию.
– Хорошо, – кивнул я. – Остановимся и купим бутылку вина.
Мисс Джермен спросила:
– Это так нужно, Харви?
Он повернулся, протянув ей руку. Она на миг коснулась трясущихся пальцев своими, потом открыла перчаточный ящик красного дерева, вделанный в борт рядом с ней, и извлекла оттуда огромную серебряную флягу, очень просто сообщив:
– Я уже давно ее нашла.
Харви взял флягу, отвинтил большую пробку в виде стаканчика, налил в нее из фляги, понюхал и сделал глоток.
– Коньяк! – воскликнул он. – День еще может хорошо закончиться.
Мне бы его уверенность!
Мы проскочили Вольхузен и добрались до Люцерна, где потеряли немало времени, попав в час "пик", но еще хуже было бы засветло прибыть к границе и болтаться там в ожидании темноты.
После Люцерна потянулась цепочка озер и перевалов. Мы огибали озеро, взбирались на гору, потом спускались к следующему озеру. На разговоры не тянуло. Харви понемногу потягивал коньяк. Он уже дважды наполнял стаканчик, но пока не форсировал событий.
Я взглянул на часы. Полтора часа до темноты, пять – до полуночи.
– Вы уже решили, , где мы перейдем границу? – спросил Мэгенхерд.
Я вытащил карту и разложил на коленях.
– Укрепления пересекают гребень горы Флешерберг. Танковая трасса проложена возле дороги и тянется почти параллельно ей в нескольких сотнях метров. Нам нужно перейти гребень, держась ближе к реке, – там нас никто не увидит и не услышит.
– Сколько на это уйдет времени?
– Если выйдем в половине девятого... При входе в зону нас может задержать колючая проволока... Скажем так: у телефонной будки по ту сторону мы будем не позднее десяти. Звоним вашему приятелю Флетцу, чтобы приехал и подобрал нас, и через полчаса мы в Вадуце.
– Мы не поедем в Вадуц.
Я повернулся к нему.
– Я должен был спросить раньше, но слишком беспокоила граница... Куда нам надо попасть в Лихтенштейне?
– Собрания акционеров проходят в доме герра Флетца в Штеге.
– Штег? – название мне ничего не говорило. Потом я вспомнил: деревушка высоко в горах, единственная дорога ведет чуть дальше – к лыжному курорту у подножья горного массива, по которым проходит граница с Австрией.
– Черт возьми, там же сущая пустыня! – Я не помнил там ничего, кроме нескольких шале и хижин дровосеков. – Ваш Флетц – не робкого десятка.
– Пока что нам не приходилось иметь дела с наемными убийцами, – съязвил Мэгенхерд. – Не думаю, что герр Флетц сможет за нами приехать. Не забывайте: с ним в это время уже будет Галлерон, и если тот узнает, что мы обошли его засаду... – Мэгенхерд попытался представить себе, что может придумать Галлерои. – Значит по ту сторону границы придется найти машину.
Всего-навсего. С шофером, который хорошо нас рассмотрит, если вообще согласится мчаться в Штег по крутой каменистой дороге, возможно, еще и занесенной снегом. Кроме того, нам и не найти машины ближе Вадуца, а это десять километров от границы.
Мэгенхерд знал Лихтенштейн и представлял масштаб проблемы, и потому спокойно заявил:
– Придется вам ее украсть.
– Это просто сказать, – мрачно буркнул я. – В деревушке вблизи границы машины не будут ждать нас посреди улицы, а если и будут, ключей в них не окажется. Нельзя же прямо на глазах открывать капот и лезть внутрь переключать провода зажигания!
– Тогда придумайте что-нибудь другое, – заявил Мэгенхерд. – Я нанял вас, чтобы попасть в Лихтенштейн не позднее...
– Вот я и думаю. – Мысль моя мне не слишком нравилась, и чем дальше, тем меньше она меня привлекала. Но ничего другого в голову не приходило.