Роза и тис
Шрифт:
Даже теперь, в последний день моей прежней жизни, мне нужно было убедиться. Я позвонил ей.
– Дженнифер!..
– Хью!..
Голос был тихий, с чуть заметной дрожью... Значит, все правда.
– Прости, дорогая, я должен был услышать твой голос. Неужели все это правда?
– Да, Хью! Это правда.
Мы должны были встретиться в аэропорту в Нортхолде.
Я тщательно побрился. Одеваясь, я все время тихонько напевал. Лицо, которое я увидел в зеркале, было совершенно неузнаваемым от полнейшего идиотского счастья. Это был мой день! День,
Из проулка я повернул на магистраль. Машина то двигалась в общем потоке, то выходила из него. Времени у меня было достаточно. Утро выдалось просто великолепное! Чудесное утро! Специально для нас с Дженнифер. Мне хотелось петь и кричать от радости.
С боковой улицы со скоростью сорок миль в час вылетел грузовик; своевременно увидеть его и избежать столкновения было невозможно. Ни нарушений с моей стороны... ни ошибочной реакции... Потом мне сказали, что водитель грузовика был пьян. Какая разница, почему это произошло!
Грузовик ударил в борт моего «бьюика», разбил его вдребезги и придавил меня обломками автомобиля. Гарриман был убит.
Дженнифер ждала в аэропорту. Самолет улетел... Я не приехал...
Глава 2
Нет особого смысла описывать то, что произошло потом. К тому же у меня в памяти не осталось ни подробностей ни четкой последовательности событий. Затуманенное сознание, мрак, боль... В нескончаемом бреду я все шел по бесконечным подземным коридорам и лишь изредка смутно понимал, что лежу в больничной палате – мелькали врачи, медсестры в белых шапочках, я различал запах антисептиков, поблескивание стальных инструментов, сверкающих стеклянных столиков, проворно подкатывающих ко мне.
Сознание возвращалось медленно... В голове потихоньку прояснялось... отступала боль... но еще не было никакого представления ни о людях, ни о положении, в котором я находился. Больное животное четко ощущает лишь боль и тот момент, когда она отступает. А у больного человека лекарства, милосердно притупляя боль, одурманивают разум, усиливая путаницу чувств и мыслей.
Но временами наступало просветление, и вот однажды мне рассказали, что произошло.
Наконец я понял все – что я совершенно беспомощен... что изуродован. Что я отныне навсегда выключен из нормальной жизни среди других людей.
Иногда меня навещали. Приходил мой брат. Растерянный, он мялся, ища слова и не зная, как и о чем со мной говорить. Мы с ним никогда не были близки. А я не мог говорить с ним о Дженнифер. Но думал о ней постоянно.
Когда я стал поправляться, мне принесли письма.
Письма от Дженнифер.
Посещать меня разрешалось только близким родственникам. У Дженнифер не было таких прав – формально она была всего лишь другом, «Хьюго, дорогой, писала она, – меня не пускают к тебе. Я приду, как только разрешат. Постарайся скорее поправиться. С любовью, Дженнифер».
«Не тревожься, Хью, – успокаивала она в другом письме. – Главное – ты не погиб, остальное не имеет значения.
Скоро мы будем вместе – навсегда. Твоя Дженнифер».
Я написал ей неразборчивыми карандашными каракулями, чтобы она не приходила – что не должна приходить. Что я мог предложить Дженнифер теперь?
Я увидел ее только после того, как выписался из больницы и оказался в доме своего брата. Во всех ее письмах звучала одна и та же нота. Мы любим друг друга! Даже если я никогда не поправлюсь, мы должны быть вместе.
Она будет за мной ухаживать. У нас все же будет счастье... не такое, о каком мы мечтали раньше, но все-таки счастье.
И хотя моим первым порывом было сразу разрубить этот узел, сказать Дженнифер: «Уходи и больше никогда не приходи», – все же я колебался. Я верил, как и она, что нас связывает не только физическая близость, что у нас остается радость духовного общения. Конечно, для Дженнифер было бы лучше уйти и забыть меня... но если она не уйдет?
Прошло много времени, прежде чем я уступил и разрешил Дженнифер прийти. Мы часто писали друг другу, и наши письма в самом деле были письмами любви, вдохновляющими... героическими...
И вот наконец я сдался.
Ну что же, она пришла.
Ей не разрешили пробыть долго. Думаю, уже тогда мы оба все поняли, хотя и не признавались себе в этом. Дженнифер пришла снова. Пришла она и в третий раз. Но больше я уже не в состоянии был выдержать. Третий визит Дженнифер продолжался всего десять минут, но мне показалось, что прошло, по крайней мере, часа полтора! Я с трудом поверил, когда после ее ухода посмотрел на часы.
Не сомневаюсь, что она испытывала то же самое.
Нам нечего было сказать друг другу...
Да, вот так-то...
В конце концов оказалось, что ничего серьезного между нами не было. Есть ли что-нибудь горше призрачного счастья? Единство взглядов, взаимопонимание, когда мысль одного тут же подхватывалась другим, дружеское участие – иллюзия... всего лишь иллюзия, рожденная взаимным влечением между мужчиной и женщиной. Ловушка, расставленная Природой, – самая хитроумная, самая совершенная из ее уловок. Между мной и Дженнифер существовало только чувственное влечение – и оно породило столь чудовищный самообман. Страсть, только страсть...
Это открытие вызвало во мне стыд и негодование. Я почти возненавидел и себя, и Дженнифер. Мы растерянно смотрели друг на друга, и оба на свой лад пытались понять, что же стало с тем чудом, в которое мы оба так верили.
Я прекрасно сознавал, что Дженнифер молода и красива, но, когда она говорила, мне было скучно. И я тоже вызывал у нее скуку. Мы уже ни о чем не могли говорить, ничего не могли обсуждать с удовольствием.
Дженнифер продолжала упрекать себя за все, что произошло. Меня это раздражало, казалось ненужным и отдавало истерикой. Зачем то и дело твердить об этом?