Роза на алтаре (Цветок страсти)
Шрифт:
– Да, – задумчиво промолвил Поль. – Но к власти в республике тоже могут прийти не те люди.
– Что же, – сказал Максимилиан, – к сожалению, ты прав. Потом он замолчал и приоткрыл тяжелую резную дверь, отделявшую приемную от гостиной.
По полу скользнула полоса света, и Шарлотта повернула голову.
– Твоя супруга у себя? – спросил приятеля Максимилиан. – Я хотел бы с нею поговорить. А потом вернусь к тебе.
– Конечно, пожалуйста, – ответил Поль и негромко окликнул: – Шарлотта!
Через мгновение Максимилиан появился в гостиной и шагнул вперед к стоявшей посреди комнаты молодой
– Мадам де Ла Реньер? Здравствуйте.
– Здравствуйте, – тихо отвечала она.
– Простите, Шарлотта, могу я с вами поговорить?
Она кивнула, пристально посмотрев ему в глаза, сейчас казавшиеся серо-синими, словно небо в сумеречный час.
– Это касается Элианы, вашей сестры, – добавил Максимилиан, и Шарлотта вздрогнула от неожиданности.
Она представила, как выглядит в его глазах: невзрачная женщина в накрахмаленном домашнем чепце, какие носят почтенные матери семейств, и плетеной шали на узких, угловатых, как у подростка, плечах. Да, она каждый сезон обновляла свой гардероб и читала журнал «Галерея мод», и регулярно приглашала к себе парикмахера, и умела пользоваться притираниями, но природа дала ей так мало обаяния и красоты, что от всех этих стараний почти не было пользы.
Между тем Максимилиан вынул из кармана белый конверт.
– Я прошу вас оказать мне услугу: передайте Элиане это письмо. По известным причинам я не хочу отправлять его по почте. Могу я довериться вам, Шарлотта?
– Конечно.
– Пусть Элиана прочтет его и тут же сожжет.
– Хорошо, – сказала Шарлотта и протянула руку.
В полумраке гостиной ее лицо казалось вылепленным из воска и раскрашенным бледной акварелью, но в серых, как ртуть, глазах застыло что-то темное и недоброе. Максимилиан этого не заметил.
Когда он ушел, молодая женщина положила конверт на стол и снова задумалась. Элиана вступила в пору расцвета своей юности, тогда как возраст Шарлотты неумолимо приближался к тридцати годам, что для женщины в те далекие времена было равносильно зрелости, граничившей с порою увядания.
Шарлотта взяла конверт в руки и надорвала его.
Кто такая Элиана? Несформировавшаяся личность, девчонка, которая еще ничего не выстрадала, не пережила. Ей никогда не понять, какие чувства может испытывать двадцатичетырехлетняя, непривлекательная, ни сразу не слышавшая слов любви, не имеющая никакой надежды на счастье женщина при виде красивой юной девушки, вокруг которой толпятся молодые люди, даже если эта девушка – ее родная сестра!
Шарлотта вынула из конверта листок розоватой бумаги, развернула его и принялась читать:
«Здравствуйте, Элиана, я пишу вам, чтобы сказать то, о чем так и не решился заговорить во время нашей последней встречи. Я еще раз прошу прощения за свое поведение и хочу, чтобы вы знали: я люблю вас, люблю уже давно, люблю безумно и страстно! Именно это чувство, как вы, наверное, догадались, и стало причиной моего безудержного порыва. Я не смею ни о чем вас просить и все же должен признаться: мысль о том, что вы можете стать женой Этьена де Талуэ, причиняет мне страдания. Элиана, обстановка в стране очень опасна, было бы лучше, если б вы тоже уехали из Парижа, хотя бы вместе с вашей сестрой. Я почувствую себя спокойно, только если буду знать, что вам ничто не угрожает.
Внизу стояла подпись: «Макс де Месмей».
Бумага дрожала в пальцах Шарлотты. Чувство, испытываемое ею в этот момент, было сильнее корысти, ненависти, сопереживания, дружеской привязанности, то особое, ни на что не похожее чувство, которое зовется женской завистью. Она не понимала, почему такие серьезные, умные мужчины, как Максимилиан, столь часто влюбляются в наивных, молоденьких, глупеньких девушек, как Элиана.
Максимилиан де Месмей часто бывал в их доме, беседовал с Полем, а нередко и с самой Шарлоттой, и молодая женщина видела, что он по-своему уважает ее за проницательность и ум, но… Ему никогда не приходило в голову, что ее тоже можно полюбить.
Элиана, почему именно Элиана, красивая, но пустая, как коробка от съеденного рождественского торта, девушка, интересующаяся только танцами, платьями и безделушками? Может, все дело в ее веселости, женственности, кокетстве? И еще – в проклятой юности?
Что ж, тогда ничего сделать нельзя. Кроме, пожалуй, одного.
Шарлотта подошла к камину, отодвинула экран и шевельнула щипцами поленья, отчего в воздух взвился сноп белых искр. Потом молодая женщина нагнулась и быстро сунула в пламя конверт с письмом.
А после долго глядела в огонь, не замечая струящихся по щекам горячих и горьких слез.
ГЛАВА II
Наступил июль 1789 года, душные дни, наполненные неясными опасениями и безотчетной тревогой.
Вечером одиннадцатого числа Элиана сидела у себя в комнате возле окна и смотрела на засыпающий Париж.
Балконная дверь была открыта, и окутывающий улицы сумрак казался живым – он проникал в дом и расползался по углам, стирая краски с предметов, усиливая ощущение всеобщей неподвижности и тишины.
Солнце уже зашло, но луны и звезд все еще не было видно, и вечерняя земля словно замерла в ожидании неизвестности. Над горизонтом плыла красноватая пелена закатного света, листва шевелилась от легкого ветерка, а в окна медленно струился дивный аромат посаженных возле дома роз.
Розы стояли и в комнате Элианы, и в гостиной: в полумраке вазы смутно белели округлыми белыми боками, а цветы в них выглядели так, точно кто-то нарисовал их в воздухе прозрачными нежными красками.
В последнее время Элиана редко выезжала в свет: балов стали давать значительно меньше, и вряд ли имело смысл посещать их теперь, после того, как Максимилиан уехал из города.
Девушка часто думала о нем и всякий раз плакала то ли от тоски, то ли от обиды и досады. Он не простился с нею, не написал ни строчки! Вспоминая об этом, Элиана чувствовала себя униженной. Она была бы менее оскорблена, если б Максимилиан честно признался, что просто не любит ее, что она ему не нужна.
Возможно, в этом случае ей было бы легче его забыть.
Этьен де Талуэ приезжал два раза в неделю или даже чаще, и порой Элиана с трудом заставляла себя разговаривать с ним и улыбаться ему, однако он был единственным, кто, помимо родителей, проявлял к ней участие.