Роза пустыни
Шрифт:
— Не следует заставлять остальных дожидаться нас. Я был бы не прочь выпить чаю. В горле у меня пересохло.
Элизабет шагнула к нему и, понизив голос настолько, чтобы ее мог услышать только он, решительно сказала:
— Мне надо поговорить с вами наедине, папа. У меня чрезвычайно важное дело.
Он рассеянно-небрежно взмахнул рукой:
— Может быть, за чаем.
Она устремила на него укоризненный взгляд своих огромных зеленовато-серых глаз:
— Мы должны остаться вдвоем.
— Вдвоем, конечно, —
— Как можно скорее.
— Скоро. Я обещаю.
У Элизабет упало сердце. Она вспомнила множество других обещаний, которые он ей давал в прошлом и которые так и остались невыполненными.
«Обещаю, что в день, когда тебе исполнится семь лет, ты получишь в подарок белого пони».
«Обещаю, что ты поедешь со мной в Лондон, когда я в следующий раз соберусь туда».
«Обещаю, что в этом году приеду на Рождество домой», «Обещаю, что в этот раз я не уеду, не попрощавшись».
Обещаю…
Обещаю…
Обещаю…
Элизабет больше не верила обещаниям. Она уже много лет им не верила.
Чьи-либо безответственные обещания разбивают вам сердце.
Глядя на ночную пустыню, молодая француженка тихо говорила своему возлюбленному:
— Знаешь, дорогой, скоро я обо всем расскажу миледи. Мы с ней уже много лет вместе, не расстаемся. Я не просто ее служанка — я ее подруга, и она мне доверяет.
Молодой человек крепко прижимал к себе мадемуазель и горячо шептал ей на ухо (он свободно говорил на нескольких языках):
— Я тебя люблю! Я тебя обожаю! Я хочу на тебе жениться. Мы должны уехать как можно быстрее, пока еще не поздно. Корабль отплывает в Александрию в конце недели. К весне мы уже были бы дома.
Она мечтательно вздохнула:
— Весна в Марселе!
— На извилистой улочке у моря у нас будет свой магазин и квартирка над ним. У нас будет возможность всю оставшуюся жизнь жить так, как мы хотим.
— Да, конечно, конечно! — тихо воскликнула она.
— Когда-нибудь у нас будут дети.
— Дети! — радостно повторила она.
— Я люблю тебя, cherie.
— А я люблю тебя, — ответила она. — Я скоро скажу миледи. Обещаю.
— Уверяю вас, мой муж ничего о нас не знает, — промурлыкала женщина многообещающим тоном, бесшумно скользя в темноте к его распахнутой постели.
Она уже была полураздета — двигаясь по спальне, возбуждающе скидывала с себя одежду. Мужчину действительно возбудил вид ее полуобнаженного тела.
Его серые глаза были прикованы к ее высокой упругой груди, пока женщина распускала шнуровку корсета. Его взгляд скользил по длинным и стройным ногам, когда она медленно и маняще сворачивала бледно-розовые шелковые чулки, которые вскоре полетели в сторону. Он задержал взгляд на округлой попке, когда она повернулась к нему спиной,
Она повернулась к нему спиной не из застенчивости (они оба прекрасно это понимали), а для того, чтобы продемонстрировать ему еще одну часть ее точеной фигуры.
А потом женщина встала перед ним во всей своей красе, обнаженная, и подняла руки над головой.
— Ты — тщеславная кошечка, Амелия, — хрипловато рассмеялся ее возлюбленный.
Она не собиралась этого отрицать:
— Да, это правда.
Красивый мужчина перевернулся на бок и приподнялся, упираясь локтем в гору подушек.
— Однако я отнюдь не уверен в том, что твой муж ни о чем не подозревает.
Она подошла к кровати, где лежал мужчина, и наклонилась над ним так, чтобы ее соски скользнули по его обнаженной груди. При этом они маняще набухли.
— Хилберт стареет. И он глуп.
— Либо глуп, либо очень хитер. — Мужчина притянул ее к себе и с наслаждением провел рукой по всей спине. Поцеловав голое плечо, он добавил: — Хотел бы я это знать наверное.
Она прижалась губами к его губам. Ее язычок быстро высовывался и прятался обратно — будто кошечка лакала сливки.
— Обещаю, Хилберт ни о чем не узнает. И еще обещаю тебе: он сделает все, о чем я его попрошу.
Его белоснежные зубы обнажились в сардонической улыбке.
— Ты сучка, Амелия.
— А ты, Андре, подонок.
Граф рассмеялся.
— Возможно, именно поэтому мы так подходим друг другу. — Его голос звучал тихо и обещал наслаждение.
Ее ловкие руки нашли его плоть и начали творить с ней свое волшебство.
— Думаю, не только поэтому, — проворковала она, когда ее возлюбленный не сдержал стона удовольствия.
Глава 17
— Папа, я настаиваю, чтобы мы поговорили наедине, — заявила Элизабет отцу чуть ли не в десятый раз за неделю ее пребывания в Луксоре.
Не отрывая взгляда от черепка древнего кувшина, отец ответил, как всегда, неопределенно:
— Обещаю, что мы скоро поговорим.
Элизабет уперла руки в бока и решила не уходить из лачуги, которая служила лорду Стенхоупу чем-то вроде рабочего кабинета.
— Сейчас, папа! Мы должны поговорить здесь и сейчас.
Ей удалось наконец добиться его внимания.
Он осторожно положил на стол осколок кувшина, снял очки (как он мог что-то видеть сквозь толстый слой мельчайшей красной пыли, которая покрывала стекла?) и посмотрел прямо на дочь. Не в первый раз Элизабет подумала о том, каким усталым выглядит отец.
— Хорошо, — согласился он без всякого энтузиазма, — давай поговорим.
— Наедине.
Граф что-то быстро сказал на местном диалекте рабочим, копошившимся возле корзин, наполненных разными черепками. Рабочие закивали и поспешно вышли из хижины.