Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке, Вульпиус Рикарда

Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке

на обложку

Вульпиус Рикарда

Шрифт:

Таким образом, не вдаваясь в философские и литературоведческие изыскания, посвященные авторам Просвещения, данное исследование сосредотачивается на вопросах о том, в какой степени акторы перенимали отдельные нарративы Просвещения и какую политику они проводили с их помощью. Тогда оказывается очевидным не только то, что такие концепты, как цивилизация и стадиальная теория развития, то есть позиционирование человечества на различных ступенях «цивилизационной лестницы», устойчиво формировали имперское правление в российской державе. Прежде всего становится ясно, как эти концепты, далекие от «башни из слоновой кости» философских дебатов, использовались российской элитой, чтобы легитимировать свою отчасти колониальную политику или же чтобы установить ее пределы. Именно этот аспект взаимосвязи философской мысли с политической историей является при прояснении отношений Просвещения и колониализма зоной, еще ждущей своего исследования. До настоящего времени в данной дискуссии принимали участие преимущественно литературоведы и философы и в наименьшей степени – историки колониализма 36 .

Tricoire. Introduction. Р. 1; Carey, Festa. Introduction. Р. 13.

1.2. ТЕРМИНОЛОГИЯ

Основным для всех вышеназванных аспектов является вопрос, какие именно определения стоят за понятиями «империя», «колониализм» и «колонизация». Множество форм правления обозначались в прошлом и обозначаются сегодня термином «империя», и это осложняет выбор определения, которое бы соответствовало каждому отдельному случаю от «Древнего Рима до Соединенных Штатов» 37 . Несмотря на признание того, что «хотя общее и существует, но всегда лишь в образе частного» 38 , исследований империй и определений этого понятия уже давно великое множество 39 . В рамках предложенной работы под «империей» понимается сложносоставной союз господства, чья метрополия контролирует множество периферийных территорий и их культурно инородное население с помощью угрозы насилия, административного управления и местного коллаборационизма и высказывает претензии на универсализм 40 .

См., например: Munkler. Imperien; Burbank, Cooper. Imperien der Weltgeschichte.

Reinhard. Geschichte der Staatsgewalt. S. 19–20.

Обзор литературы представлен в приложении в: Wilson (Ed.). A New Imperial History. Р. 363–373. – Об империях вообще: Howe. Empire; Eisenstadt. The Political Systems of Empires; Doyle. Empires; Burbank, Cooper. Imperien der Weltgeschichte. – О периоде до 1800 года: Pagden. Peoples and Empires; Muldoon. Empire and Order. – Обзор определений дает Motyl. Imperial Ends. P. 15–30; Osterhammel. Imperialgeschichte; Motyl. Thinking About Empire. – Весьма содержательное введение в историю понятия «империи» предлагает Lieven. Empire, особенно гл. 1, 3–26; наряду с этим: Becker. Russia and the Concept of Empire.

Это определение опирается на гораздо более развернутую дефиницию Ю. Остерхаммеля, согласно которой империя – это «обширный, иерархически упорядоченный союз господства полиэтничного и мультиконфессионального характера, единство которого обеспечивается угрозой насилия, административным управлением, местным коллаборационизмом, а также универсалистской программностью и символикой имперской элиты (обычно возглавляемой монархом), а не социальной и политической гомогенизацией и идеей всеобщего гражданства». Osterhammel. Europamodelle und imperiale Kontexte. S. 172. – В случае Российской империи универсалистская претензия начиная с XVI века заключалась прежде всего в притязании на роль державы – защитницы православной веры.

Одновременно с этим последние исследования отчетливо показали, что империи в столь же незначительной степени являются данностями и статичными образованиями, как и нации. Скорее переходные формы могут быть подвижными – от империи к унитарному или национальному государству и наоборот, – что позволяет рассматривать эти два феномена в большей степени как идеальные типы, между которыми существует множество вариантов империй с признаками национального государства, так же как и единых/национальных государств с имперскими признаками 41 . Чтобы отразить процессообразный, местами ситуативный характер этого явления, некоторые авторы даже отказываются от термина «империя» и охотнее выбирают выражения «имперская формация», «имперская ситуация» или «имперская модель» 42 .

Kumar. Nation-States as Empire, Empires as Nation-States; Leonhard, v. Hirschhausen. Empires und Nationalstaaten; Berger, Miller (Ed.). Nationalizing Empires.

Stoler. On Degrees of Imperial Sovereignty. Р. 128; Idem., McGranahan, Perdue (Ed.). Imperial formations; Julian. Patterns of Empire. – Аргументы в пользу понятия «имперская ситуация», которое еще будет критически рассмотрено далее, см.: Cvetkovski. Introduction. P. 18.

Независимо от выбора терминологии, не существует разногласий в вопросе о том, что имперское мышление и действия предполагают в первую очередь различие: с одной стороны, разделение, усматриваемое внутри союза господства между «нами» – воображаемой, часто гомогенной с точки зрения языка и религии, связанной с метрополией господствующей элитой – и всеми теми «Другими», которые отличаются от этой центральной группы (опять же в основном по языковому и религиозному признакам) и относятся к перифериям 43 . С другой стороны, имперское господство также применяет политику различия в отношении многообразия народностей, не входящих в центральную группу, и правит различными этническими группами по-разному 44 .

Hall. Cultures of Empire. Р. 16. – Своеобразие ситуации Российской империи заключалось в том, что властная элита по составу являлась полиэтничной. Вместе с тем она была в значительной степени социально и культурно однородной и по меньшей мере в XVIII веке в собственном представлении достаточно четко контрастировала с нехристианскими этносами, воспринимавшимися как «Другие». Ее собственная сплоченность явилась прежде всего результатом принадлежности к христианству, к воображаемому «цивилизованному миру» и общей политической культуре, понимавшейся как «династический имперский патриотизм». Kappeler. Bemerkungen zur Nationsbildung der Russen. S. 29–30.

Barkey. Empire of Difference; Burbank, Cooper. Imperien der Weltgeschichte. – Брайан Бок ввел в обиход точное понятие «сепаратная сделка» для царской политики различного обращения с различными группами в государстве. Boeck. Imperial Boundaries. Р. 30.

Как такая основанная на различии политика соотносится с колониальным господством? В основе колониализма тоже лежит политика, построенная на различии. Имперская политика понимается здесь как «родовое понятие», под которое подпадает и колониальное господство. Другими словами: не каждое имперское господство одновременно является колониальным. Колониальное же господство, напротив, осуществляется, как правило, только империями. Определяющими критериями колониального господства и современного колониализма в данной работе считаются признаки, указанные в широко признанном специалистами определении, данном Ю. Остерхаммелем. Определение Остерхаммеля подходит к феномену колониализма всесторонне, ограничивая, однако, центральное содержание этого понятия тремя критериями: это, во-первых, попытка управлять извне целым обществом, лишить его собственного исторического развития и переориентировать его на потребности и интересы колонизаторов; во-вторых, характерная для колонизаторов убежденность в более высокой ценности собственной культуры, на основании чего они формулируют и обосновывают тезис о том, что их глобальная миссия – перестроить колонизируемые общества; и в-третьих, ожидание, что колонизируемые будут перенимать навязываемые колониальной властью ценности и обычаи 45 .

Osterhammel. Kolonialismus. S. 19–20. Подробное определение колониализма, данное Остерхаммелем, гласит: «Колониализм – это отношения господства между коллективами, в которых фундаментальные решения об образе жизни колонизированных принимаются и фактически исполняются отличным в культурном отношении и мало готовым к адаптации меньшинством колонизаторов, при первоочередном соблюдении внешних интересов. В Новое время с этим, как правило, связаны самооправдательные идеологические доктрины, основанные на убеждении колонизаторов в собственном культурном превосходстве и своей предназначенности к цивилизаторской миссии». Osterhammel. Kolonialismus. S. 21.

Эти три критерия (внешнее управление, осознание своего превосходства и ожидание аккультурации) образуют эталон, по отношению к которому ниже будут оцениваться различные концепции и практики властвования российской элиты в XVIII веке с целью определить, носили ли они только имперский или же более специфический колониальный характер. С помощью такой процедуры понятие «колониальный» применительно к Российской империи (как это оказалось необходимым и с тех пор было неоднократно осуществлено в отношении понятия «империя») будет освобождено от оценочных коннотаций, оно станет пригодно для чисто аналитического подхода, что облегчит изучение российской державы в рамках компаративных исследований империй и колониализма 46 . Прежде всего, использование понятия «колониальный» в приложении к Российской империи представляется эвристически полезным в тех случаях, когда можно различать политику, направленную на подчинение, повиновение, получение дани, и политику, выходящую за рамки этих целей. О колониальном господстве в том смысле, в котором это понятие применяется в данной работе, можно говорить только тогда, когда политический центр державы осуществляет попытки глубокого вмешательства во внутренние дела покоренного населения, обычно используя насилие или угрозу такового, руководствуясь ощущением собственного культурного превосходства и стремясь навсегда изменить прежний образ жизни покоренного населения в соответствии с предопределенными шаблонами и подчинить это изменение исключительно потребностям метрополии, минимально учитывая интересы местных жителей 47 .

Gerasimov, Glebov, Kaplunovski, Mogilner, Semyonov. In Search of a New Imperial History; Gerasimov, Kusber, Semyonov (Ed.). Empire speaks out. – Йорн Хаппель успешно включает Россию в колониальную историю. Happel. Nomadische Lebenswelten und zarische Politik, особенно S. 27–35; Idem. Kolonialisierte Lebenswelten.

Остерхаммель справедливо указывает на то, что колониальные правительства часто не имели средств для достижения своих целей, однако это не существенно по отношению к теоретическому контексту определения понятия. Решающим для последнего является только явная воля метрополии превратить периферийные общества в вассалов. Osterhammel. Kolonialismus. S. 19.

Тем самым становится ясно, что колониализм рассматривается и анализируется в данной работе, как и в определении Остерхаммеля, прежде всего как отношение господства. А территориальному аспекту, то есть географической удаленности от метрополии, которую обычно связывают с заморским колониализмом и концепцией колонии, применительно к Российской империи отводится лишь незначительная роль как предпосылке установления колониального господства. Учитывая размытость границ между метрополией и периферийными областями, столь характерную для континентальных империй и препятствующую строгому географическому разделению, не представляется возможным (или можно лишь неудовлетворительно) однозначно отнести периферийные территории российского государства XVIII века к категориям колоний-владений, поселенческих колоний или колоний-баз в том смысле, как их понимал Остерхаммель 48 . В случае с южными и восточными окраинами речь шла скорее о территориях, на которые Российская империя заявляла претензии, в зависимости от обстоятельств, либо путем приграничной колонизации, либо в ходе захватнических войн, сформировавших ее как империю; в обоих случаях эти территории не были четко отграничены от метрополии 49 . Чтобы подчеркнуть эту особенность по сравнению с заморским колониализмом, можно, по аналогии с рассуждениями Клеменса Рутнера о Габсбургской империи, говорить о присущем Российской империи «внутриконтинентальном колониализме»: это понятие учитывает также и подвижные границы между центром и периферией 50 .

Определением «поселенческая колония» описывается явление, когда представители титульной нации сами селятся в присоединенных областях и своим поселением и укладом жизни попирают права и интересы коренного населения. В случае «колонии-владения» (Herrschaftskolonie) заселения представителей титульной нации не происходит: покоренная страна служит или для стратегических гарантий имперской политики, или/и для экономической эксплуатации. «Колония-база» – результат действий морского флота. См.: Osterhammel. Kolonialismus. S. 17–18. – Применительно к Российской империи XVIII века обнаруживаются в лучшем случае смешанные типы колоний, описанных Остерхаммелем, – например, в южных степях, где идентифицируются элементы поселенческой колонии и колонии-владения, частично на Дальнем Востоке, в северной части Тихого океана и в Русской Америке, где наблюдались черты колонии-владения и колонии-базы. Сибирь (без Дальнего Востока) может быть в некоторые периоды и с ограничениями обозначена как поселенческая колония. – Остерхаммель относится критически к гипотезе о наличии колониализма без колоний, но не исключает ее. Osterhammel. Kolonialismus. S. 22.

Хотя линейное территориальное размежевание в южных степных областях проводилось с помощью строительства укрепленных линий, однако они не рассматривались как постоянные обозначения границ. Подробнее см. гл. 4.2.

Ruthner K. u. K. Kolonialismus als Befund, особенно S. 111. – Историк Отто Хётцш писал уже в 1946 году о российской державе: «Это была континентальная колониальная империя без моря». Hoetzsch. Russland in Asien. S. 125. Однако из-за уточнения «без моря» высказывание Хётцша сегодня больше не актуально. См., например: Алексеев. Судьба Русской Америки; Winkler. Das Imperium und die Seeotter.

Для обозначения географического аспекта имперского и колониального господства в российском государстве представляется более удобным использовать термин «фронтир» (frontier) вместо термина «колония» 51 . Под фронтиром понимается, так же как и у Ю. Остерхаммеля, «подвижная граница освоения ресурсов», или, точнее, «проявляющийся на обширных территориях тип процессуальной ситуации контакта», при котором «на определенной территории вступают в контакт минимум два коллектива различного этнического происхождения и культурной ориентации, преимущественно применяя силу или угрожая друг другу ее применением. Отношения между этими коллективами не регулируются унитарными и четкими государственным порядком и правовыми нормами» 52 . Один из этих коллективов выступает при этом в роли захватчика, его представители заинтересованы в первую очередь в присвоении и эксплуатации земель и/или других природных ресурсов 53 .

Фредерик Дж. Тернер ввел понятие фронтир в своей вышедшей в 1893 году книге «The Frontier in American History». Дискуссии о сравнении американского фронтира с востоком российской державы ведутся по сей день. Treadgold. Russian Expansion; Wieczynski. The Russian Frontier; LeDonne. The Frontier in Modern Russian History; Khodarkovsky. From Frontier to Empire; Bassin. Turner, Solov’ev, and the «Frontier Hypothesis»; Kappeler. Russlands Frontier in der Fruhen Neuzeit; Резун и др. (ред.). Фронтир в истории Сибири и Северной Америки; Rieber. Changing Concepts; Frank. «Innere Kolonisation» und frontier-Mythos; Stolberg. The Genre of Frontiers and Borderlands; Hafner. Von der frontier zum Binnenraum.

Osterhammel. Die Verwandlung der Welt. S. 465, 471.

Если принять, что фронтир – это «проявляющийся на обширных пространствах тип ситуации контакта как процесса», то при такой дефиниции большинство аргументов, которые недавно выдвигались против применения данного понятия и в то же время предлагали использование альтернативного понятия «пограничная область» (borderlands), теряют свою актуальность. Идея «ситуации контакта» отражает спорный характер означенных зон между колониальным и местным миром, а также возможность тесных взаимосвязей местных акторов. Кроме того, сохраняется возможность различия между фронтиром как ситуацией контакта между коллективами, которые не одинаково сильны с точки зрения насильственно-военной власти, с одной стороны, и пограничными областями, с другой стороны, в которых две или более колониальные державы оспаривают территории друг у друга. Osterhammel. Die Verwandlung der Welt. S. 473. – Против понятия фронтир и в пользу понятия пограничная область высказываются также Hamalainen, Truett. On Borderlands.

Применительно к российскому государству такая «подвижная граница освоения ресурсов» может быть использована для описания как планировавшихся, так и реализованных случаев захвата многих территорий на юге и востоке, что одновременно также подпадает под определение «колонизации». В отличие от колониализма, который обозначает отношение господства, колонизация описывает процесс, при котором поселенцы захватывают земли, чтобы использовать их по своему усмотрению 54 .

Hausmann. Kolonisation; Osterhammel. Kolonialismus. S. 7–16. – Важные исследования о колонизации территории российского государства: Перетяткович. Поволжье в XV и XVII веках; Он же. Поволжье в XVII и начале XVIII века; Багалей. Очерки из истории колонизации; Любавский. Обзор истории русской колонизации; Sunderland. Taming the Wild Field; Breyfogle, Schrader, Sunderland (Ed.). Peopling the Russian Periphery; Эткинд. Внутренняя колонизация.

1.3. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ

Но как в случае континентального государства с размытыми границами между центром и периферией отличить колонизацию приграничных районов, равно как и сопутствующую ей колониальную политику, от строительства государства? Разве не должны были такие характерные для раннего Нового времени процессы, как усиление и расширение государственных институтов, рецепция централистских концепций правления – «абсолютизма», камерализма, меркантилизма – и политика унификации и рационализации неизбежно сопровождаться таким способом правления, который элементарно вмешивается в жизнь подданных в том числе и в приграничных районах? 55 Действительно, данная работа исходит из того, что приграничная колонизация и строительство государства были тесно связаны между собой. Речь при этом идет об основном признаке построения империи (empire-building) континентальными государствами. В результате большое внимание будет уделено тесной взаимосвязи строительства государства и империи. Также вышеназванные формы господства и политико-экономические концепции играли значительную роль для российской политики правительства в XVIII веке 56 .

Vocelka. Geschichte der Neuzeit. S. 175–180; Wesseling. The European Colonial Empires. Р. 142–144. – Термин «абсолютизм» помещен в кавычки, поскольку остается спорным, не лучше ли отказаться от данного термина и историографической концепции «абсолютизма» или по меньшей мере не применять его к Российской империи. В отличие от Западной Европы, в Московском государстве отсутствовали сильные сословия, так что победа монарха над сословиями была невозможна. А именно такая борьба и такой ее исход, как правило, связывается с возникновением «абсолютизма». Ханс-Иоахим Торке ввел для Московского государства понятие «автократический абсолютизм». Torke. Absolutismus. S. 9–11. – О дискуссии по поводу абсолютизма: Duchhardt. Das Zeitalter des Absolutismus. S. 159–165.

Raeff. The Well-Ordered Police State (1975); Idem. Seventeenth-Century Europe in Eighteenth-Century Russia?; Idem. The Well-Ordered Police State (1983).