Рождение волшебницы
Шрифт:
– Должен предупредить вас: никакое волшебство не разрешается.
– А нечаянное? – не уставала дивиться Золотинка. Дружелюбная живость ее являла собой резкую противоположность скованным повадкам пигалика.
– О каждом нечаянном волшебстве следует ставить меня в известность.
– Постараюсь, – кивнула Золотинка. Взор ее заблестел, то были слезы волнения и жалости. – Но не могу обещать. Вы понимаете, Буян, как я к вам отношусь. Но обещать не могу. Чтобы во всех случаях. Мало ли что.
– Тем более, – кивнул он, ничуть не меняясь. – Я вынужден отдать распоряжение,
В ту же ночь Золотинка оказалась в угрюмой, без обстановки камере, вырубленной в толще материковой породы. Железная дверь с решетчатым окошком преграждала ей выход. Необходимые удобства были представлены основательным горшком под крышкой, который она сразу задвинула в ближний к двери угол – единственное место, где можно было укрыться от бдительных взоров молчаливого сторожа.
Первый день за решеткой она провела в каком-то оглушении и свалилась прежде времени спать. Проснувшись, она нашла на каменном столе подле койки, где стояли вчера только кувшин с водой и кружка, книгу, которая называлась «Азы» – начальное руководство по волшебству. Она провела утро в своего рода запое, смутно сознавая, где находится.
Отрываясь от книги, Золотинка отмечала глухую, тревожную скуку обступившей ее тишины. Стражники появлялись неслышно и безмолвно исчезали. Буян не удостаивал ее посещением.
Она прочла «Азы» до конца, торопливо понимая и схватывая с пятого на десятое, и, ошеломленная множеством новых понятий и представлений, вернулась к началу. Похоже было на то, как если бы она долго блуждала в дебрях, ходила по кругу и тыкалась сослепу в одни и те же препятствия, вязла в трясине недоумений и вдруг увидела все сверху: «Азы» открыли ей чудеса мироздания в их взаимном проникновении и связи. Частности соединились в целое, которое оказалось неизмеримо богаче и в то же время проще, стройнее, чем это представлялось слепому путнику.
Захваченная и покоренная книгой, Золотинка не очень удивилась, когда один из сторожей, забирая после скудного обеда посуду, обронил, остановившись на пороге:
– Вы просили прогулку. Собирайтесь.
Когда это она просила? Наверно, просила… Прихватить с собой «Азы» ей не позволили, а больше и нечего было собирать.
Они прошли коридор, имевший ряды железных дверей по бокам. За все время заключения Золотинка так и не дозналась, были ли у нее товарищи. Миновали тюрьму и оказались в одном из узких подземных ходов общего пользования, которые пронизывали окрестные горы на десятки верст. Имелись еще, как Золотинка слышала, большие дороги, тянувшиеся на огромные уже расстояния, – они связывали между собой города Республики. Шагающий впереди сторож слепил ее ярко сверкающим на макушке огнем.
– Куда мы идем? – спохватилась она четверть часа спустя.
– Это место называется четырнадцатые ворота.
Оба стражника имели при себе самострелы с десятком стрел в колчане, одеты были в зеленые куртки, обычные шапки с огненными шариками, которые пигалики носили в подземельях, и высокие лесные сапоги.
Глухая каменная стена, замыкавшая короткий тупик, дрогнула и поехала, бесшумно надвигаясь, потом пошла в сторону, в боковой выем. Растворилась сверкающая щель – с воли брызнуло солнцем. Четырехугольный проем чуть больше обычной двери открыл пронзительной ясности вид на заросшие зеленью склоны.
От воздуха кружилась голова. Золотинка озирала заросшие мелколесьем горы. Простор полнился шептанием ветра. Звенели цикады.
– А ключ? – сторожа заговорили вполголоса, недовольные друг другом.
Один повернул назад, в темную дыру ворот. И когда Золотинка оглянулась, то скала уже закрылась, поглотив пигалика. Товарищ его, что остался в одиночестве, опустился на землю и положил самострел.
Это был коренастый пигалик средних лет, моложавый лицом, но с заметной проседью в бороде. Молчаливый и равнодушный до удивления. Он лег, едва коснувшись травы, надвинул на лоб плоскую шапку с потухшим белым шариком на макушке и прикрыл глаза, обратившись в сторону солнца.
– Можно я пройдусь? – спросила Золотинка, когда убедилась, что ждать больше нечего.
– Недалеко, – процедил он, не размыкая век. – Отсюда не убежишь.
Подобие дорожки, которая начиналась у порога двери, потерялось уже в двадцати шагах, всюду поднималась нехоженая трава. Скоро Золотинка оказалась в полнейшем уединении среди кустарника, в низине, где было жаркое, настоянное на пряных запахах безветрие. Золотинка остановилась, ощущая слабость. Мысль о побеге пронзила ее потрясением. Она сбросила толстый тюремный халат, только сейчас заметив, отчего же так жарко, – и осталась в смуром шерстяном платье со шнуровкой. Потом сломала ветку, выкрутила ее, оборвала размочаленные волокна и опять остановилась, озираясь. И не было ведь никакой, решительно никакой причины, чтобы так сильно, так гулко стучало сердце! Ничего ведь еще не произошло…
Замедленно, ощущая вялость в руках, Золотинка привязала к сучку пояс и стиснула его, зажмурилась, страстью своей и волей обращая его в хотенчик.
Плохо очищенная, с остатками листвы ветка зависла в воздухе, принюхиваясь. Рогулька тянула назад, но не туда, где за гребнем подъема остался дремотный стражник, – левее. Вряд ли хотенчик имел в виду возвращение к воротам, нетрудно было сообразить, что он ищет выход из горных теснин и кряжей.
Золотинка начала подниматься, не понимая еще, значат ли первые эти шаги побег… И вздрогнула: опершись на уставленный в землю самострел, стражник поджидал ее так, словно извечно тут и стоял, наблюдая проказы узницы.
– Это что? – спросил он довольно спокойно.
– Хотенчик. Я только что его сделала. Тот самый, о нем говорилось на суде.
– Волшебство не разрешается, – возразил стражник, подумав. Он вообще не склонен был к скоропалительным выводам. – Дайте сюда.
Безобразно выломанная, с листвой и свисающими клочьями коры ветка вызывала у честного пигалика недоумение.
– Это хотенчик? – переспросил он. – Такой… неряшливый?
– Вы же не дали мне ножа.
Пигалик принял упрек.