Рождение волшебницы
Шрифт:
– Спокойнее! – сказал приказчик и, оставив меч, взял Золотинку за шиворот.
Чего она и опасалась с самого начала.
– Вы душите! – просипела Золотинка.
– Выкладывай все и поживее! – возразил приказчик, встряхнув пленника чуть осторожнее. – А то у меня есть средство!
– Какое? – спросила Золотинка, пользуясь возможностью перевести разговор в спокойное и разумное русло.
– Муравейник.
– Зачем муравейник? – Золотинка, сколько это было возможно в полузадушенном и полуподвешенном положении, покосилась на Юлия, ожидая найти в нем сочувствие. Напрасно –
– Зачем ты бежал? – спросил приказчик.
– Я сам пришел, зачем же хватать? Это обидно, в конце концов! – сказала Золотинка.
Неожиданный довод – что обидно – подействовал, как ни странно, на хваткого малого. Он выпустил ворот, но отступил к двери, имея в виду отрезать пути к бегству – звякнул засов.
– Ладно. Выкладывай. Только живее, времени у меня мало. А у тебя еще меньше. Можешь считать, что у тебя его совсем нету.
Колкие глазки приказчика в припухлых веках ничуть не смягчились, но Золотинка не боялась этого человека. Не научившись еще читать мысли, она, однако, безошибочно чуяла дух настроений и страстей и, конечно же, способна была отличить настоящую угрозу от запугивания – разный у них запах. Сколько бы толстяк ни сердился, она угадывала в глубинах его натуры нечто по-настоящему основательное и неспешное, нечто такое, что всегда удержит его от скоропалительной, не помнящей себя жестокости.
– Послушайте, – сказала она, – вы поймете, почему я бежала… ну, бежал, все равно, вы поймете это, когда узнаете, кто я такая на самом деле. Я не пигалик… Я хочу поговорить с Юлием. Оставьте нас! – решилась она вдруг.
– С каким Юлием? – деланно удивился приказчик.
– С тем свинопасом, который сидит за столом, когда вы стоите.
Надо отдать должное верному малому, он сделал что мог, чтобы не выдать смущения. Но это было и все, что ему удалось, возражения замерли у него на устах… промолчал.
Золотинка ступила к столу на середину горницы. Расстегнутый ворот белой рубахи Юлия открывал темную от крепкого загара грудь; встрепанные беготней волосы придавали ему дикий, простонародный вид, но этот взгляд… сведенные брови. Что-то болезненное угадывалось за этим взглядом – загнанная на задворки сознания, но никогда не оставляющая тоска.
– А знаешь, тебе совсем не идет борода, – сказала она с вымученной небрежностью.
Юлий никак не откликнулся.
– Мой хлопец не понимает чужих. Он дурачок, – заметил тот, кто наблюдал за свиданием.
Истина забрезжила в ее уме, она ступила ближе, наткнулась взглядом на край стола, который приходился ей чуть ниже подбородка, и опомнилась: каким смешным, нестоящим существом представляется она ему сейчас… Юлий поднялся. Прежде она не думала, что он окажется таким большим. Его великанский рост унижал ее ощущением неодолимого расстояния.
– Вы действительно друг Юлия? – беспомощно обернулась она к приказчику. – Могу я говорить все? Это опять тарабарщина? Да?
Он пожал плечами, как человек, который уклоняется от ответа, но Золотинке довольно было и этого. Она обошла стол, преграждая Юлию путь к выходу и тронула его за руку:
– Юлий! Я – Золотинка! Я и есть Золотинка, заколдованная Золотинка.
В лице его, где твердо сложенный рот и напряженные у переносицы брови образовали такой знакомый, привычный склад, ничего не изменилось. Помедлив, юноша оттолкнул руку пигалика и сделал попытку миновать его, чтобы покинуть горницу. Мысли его оставались там, где ждала его встревоженная, ничего по-прежнему не ведающая Золотинка – на солнечной полянке.
– Остановите его! – горячечно заговорила Золотинка, обращаясь за помощью к приказчику. – Я действительно Золотинка. Я – волшебница. Если он впал в тарабарщину… не первый раз, однажды я уже вылечила Юлия. Как вас зовут?
– Обрюта, – ответил тот, оказывая ей ровно столько доверия, сколько оправдывали обстоятельства.
Горячечные нотки в голосе пигалика заставили задержаться и Юлия, он вопросительно посмотрел на Обрюту, и тот придержал князя.
– Если вы это сделаете… – начал он не без сомнения.
– Сделаю!
Она снова перехватила Юлия за руку, а он глянул поверх пигалика на Обрюту, пытаясь угадать, что это значит.
– А та, другая? Выходит, ненастоящая? – сказал тот с вновь обострившимся недоверием.
– Оборотень Рукосила, – отмахнулась Золотинка. – Это на самом деле Зимка Чепчугова из Колобжега.
– Ага! – неопределенно крякнул Обрюта. Кажется, он выглянул невзначай во двор – скрипнула дверь – и заново задвинул засов.
Юлий, все равно не понимая, уставший от безразличных ему разговоров, нетерпеливо подался к выходу. Придерживая его одной рукой, Золотинка засветила Эфремон, который налился холодным сиреневым сиянием и, наконец, заставил Юлия что-то такое заподозрить – он остановился в ожидании.
К несчастью, Золотинка не знала никакого нарочного заклинания против тарабарщины, ведь недуг этот довольно редок; она надеялась на старый опыт. Она торопилась, пытаясь воссоздать в памяти те сильные, пронзительные ощущения, которые испытывала тогда в Каменце, сжимая юношу в объятиях. Неясно было только, нужно ли обнимать его и сейчас и как это сделать, если, обращенная в пигалика, она едва доставала Юлию до живота?
Наверное, это было бы нелепо. А Золотинка про себя точно знала, что чудесное исцеление в Каменце было красиво исполнено. Не только страсть, не только мужество и сила духа решают дело, но и красота. Изящество решения, красота исполнения – непостижимая, изменчивая сущность, которая составляет непременное условие всякого подлинного волшебства.
Красивое волшебство – это такое же изначальное понятие, как острое железо, твердый камень, жаркий огонь.
Было все, не хватало красоты, и Золотинка чувствовала это, хотя и пыталась задвинуть опасения неудачи куда-то на задворки сознания. Нужно было сосредоточиться. Сквозь пелену забвения она проникла в однажды уже испытанное состояние… многократно усиливая побуждение волшебным камнем…
Но Юлий… Наскучив нелепыми ужимками пигалика, он толкнул ее вполне ощутимо. Прикосновения пигалика были ему неприятны, и когда малыш попытался приладиться к бедрам, притязая на объятия, Юлий больше не стал сдерживаться.