Рождение волшебницы
Шрифт:
– Вот еще! – прыснула Лжезолотинка. – Какая там теперь Нута, бросьте, Взметень! Вы слишком уж исполнительны.
Но стольник едва слушал. Он наклонился к земле, чтобы вырвать пук неубранной прошлогодней пшеницы, обратившейся в почернелую солому. Потом, расправив и поровняв чахлый пучок, разорвал его на глазах несколько опешившей Лжезолотинки и бросил ей под ноги.
Зимка сообразила – где-то она слышала, – что обряд преломления соломы (сила солому ломит!) означает отказ от службы… означал когда-то в древние, даже в дремучие времена. Трудно было только поверить, чтобы стольник Взметень, благоразумный и ловкий придворный,
– Госпожа великая княгиня, – объявил Взметень ровным, но ясным и сильным голосом, который слышали даже оставшиеся на конях ездовые и кучера на козлах, слышали Малмора и сенные девушки, слышала прислуга, – не надейся на нас, уже бо есмы отныне не твои, и несть есмя с тобою, то на тя есмы.
Что Зимка уразумела из старослованской тарабарщины, так это «не надейся на нас». Достаточно было и этого, не нужно было никакого перевода, чтобы обидеться. Она уж собралась это сделать, указав стольнику на совершенно неуместное панибратское «ты», когда витязи поклонились – весьма небрежно – и отправились восвояси. То есть, попросту говоря, повернулись да пошли.
Значит, все это была правда, что он тут талдычил «есмя-есмы»…
– Куда вы? – вскричала вдруг Зимка, теряя самообладание.
Юноша повернулся:
– Мы приказались в службу вдовствующей слованской государыне Нуте. – Он поклонился чуть учтивее, чем прежде, и это было все, что он уступил своей бывшей уже государыне.
– С ума сбредили! – воскликнула Лжезолотинка с кликушеским смешком. Злые слезы вскипели на глазах, она оглядывалась, ничего не видя. Махнула ехать и впрыгнула в карету, подарив напоследок ненавидящий взгляд постельнице Малморе, которая в осуждение сумасбродных витязей поджала губы и молитвенно сцепила руки, вопрошая, по видимости, господа бога о пределах его терпения. Вряд ли, однако, почтенная дама расслышала ответ: кучера засвистели кнутами, ездовые дико вскрикивали, яро понукая лошадей.
А в сущности, не было причин особенно из себя выходить, успокаивала себя Зимка. Трудно было бы ожидать иного от повредившихся во дворце людей. Эти люди теперь опасны, сообразила еще она, и это многое ей объяснило.
Откинувшись на подушки, Лжезолотинка глубоко, порывисто дышала и достала зеркало, чтобы посмотреть, не раскраснелись ли щеки. Потом она опустила глаза и заставила себя дышать еще волнительней и глубже, наблюдая, как вздымается грудь.
За этим занятием – разглядыванием собственной (или не собственной?) груди – и застал государыню глянувший в окно витязь. Один из тех, что составляли охрану поезда, то есть один из двух.
– Великая государыня! – сказал дворянин, ухватившись рукою за подоконник. – Сейчас за холмом голая земля, говорят, это и есть место, куда ушел нынче ночью блуждающий дворец. Толпы народа. Со всей округи собирается всякий сброд. Какие-то вояки без начальников, праздные крестьяне, давно, по-моему, не видавшие плуга, торговцы без товара – черт знает какая сволочь. Не берусь всех и описать. И сумасшедшие из дворца: они вещают там как пророки. Не могу поручиться за вашу безопасность, – заключил он, наконец, с некоторым затруднением.
– А вы не струсили, любезнейший? – спросила Лжезолотинка.
Витязь отпрянул, в следующий миг резвый конь пронес его мимо кареты, мелькнуло искаженное лицо.
Не прошло и четверти часа, как с вершины пригорка открылись дали, две-три деревушки, отмеченные купами деревьев, и синева лесов по окоему. Впереди чернело что-то похожее на округлую проплешину среди обширных пустошей и буераков. Темное болото вывороченной и растекшейся, как густая жижа, земли. Вокруг гомонили люди, иные карабкались на песчаную кручу, которая уходила в черную рябь, как обрезанная. Смельчаки исследовали проплешину камнями и палками или пробовали счастье, осторожно ступая одной ногой на рыхлую и, должно быть, зыбкую поверхность.
Появление великокняжеских карет, запряженных вереницами статных лошадей, все эти ездовые и кучера, гайдуки на запятках в лентах и перьях вызвали всеобщее восхищение. Люди сбегались, и когда карета Лжезолотинки остановилась, ее окружила жадная и нетерпеливая толпа.
Эти люди, сбежавшиеся на место небывалого бедствия, ожидали как будто праздника. Самый размах необыкновенных событий предвещал нечто из ряда вон выходящее и потому какой-то своей стороной праздничное. С прибытием блистательного поезда карет и добротных повозок ожидания начинали сбываться.
Лишенная подлинного чутья действительности, Зимка не понимала этого. Но что она сразу ощутила, всей кожей, – отсутствие всякого расстояния между собой, слованской государыней, и расхристанной вольной толпой. Чудилось, будто бродяги эти, нищие и бездомные, как они представлялись Лжезолотинке все без разбора, готовы были свойски ей тыкать, а то и забубнят эти свои дикие «есмя-есмы».
Даже раскрывший дверцу гайдук, рослый малый, глядел особенно неприступно и строго, отчужденно, словно предупреждал государыню своим видом, что надеяться на него в этих неприятных обстоятельствах отнюдь не следует. Впрочем, Зимка надеялась только на себя. Давно уже бродивший в ее златокудрой головке замысел затвердел безжалостным и смелым решением. Недаром, как видно, все оно к тому и шло: события послушно начинали подстраиваться под замыслы и расчеты великой государыни, как только она сама осознала, чего в действительности хочет.
– Дайте мне лошадь, – звонко сказала Лжезолотинка витязю, который возвышался в задах толпы. – Я хочу объехать место верхом. – В руках она держала ларец с хотенчиком.
Застывший в каком-то мрачном забытьи витязь расслышал не сразу или, во всяком случае, не сразу откликнулся.
– Эй, человече, уступи лошадь княгине! Слазь, тебе говорят! – послышались возгласы из толпы.
Проникновением возбужденных чувств Зимка угадывала, что они только того ждут, чтобы государыня отъехала. По воле предусмотрительного случая она с утра надела наряд для верховой езды с разрезной юбкой на пуговицах. Она вскочила в седло по-мужски, как это делали женщины Словании, и поскакала на людей. Все поспешно и даже охотно расступились.
Ветер бессилен был вздуть тяжелые золотые волосы великой княгини, но грудь холодило восторгом воли, восторгом опасности. Под ладный топот копыт Зимка расслышала позади крики и шум, гулкие удары камней обо что-то пустое: о стенки кареты и, похоже, о медный шлем. И взвизги, и брань, и вопли… Но Зимка не оборачивалась, пока не взлетела на крутояр.
Подле кареты все смешалось. По полю бежала, не пытаясь защищаться, прислуга. Витязь исчез, пропал его медный шлем и доспехи, их поглотило колыханье толпы.