Рождение волшебницы
Шрифт:
Что же вы хотите от бедных мастеровых? И много ли могла помочь тут Золотинке мудрость благородных мужей? Парни Корабельной слободы книг не читали и вообще не умели грамоте.
Да, и вот еще что: тут была замешана гордость. Представился Золотинке случай усвоить разницу между красоткой и красавицей. Красавицу она однажды видела. И тогда уже поняла – посмотрев, что такое красавица, – что стремиться к хлопотливой славе первой красотки слободы нет никакого смысла.
Красавица прибыла боком на крупе лошади за спиной кавалера. Высокий тонконогий конь тяжеловато приплясывал под двойной ношей – чудно перезванивали увязанные в сбрую бубенцы. На серебряный их перезвон сбегались дети. И останавливались, не добежав, стояли, разиня рот, перед светозарным чудом. Простолюдины снимали шляпы и кланялись.
Темно-зеленое бархатное платье владетельной красавицы, искусно разрезанное по рукавам, по подолу и корсажу походило на небрежно перехваченный ворох лент. Или, может быть, на зеленую чашечку бутона, которая тщетно пытается удержать в себе распускающийся цветок – в бесчисленных разрезах платья пенилось благоуханное белье.
Жадный взгляд Золотинки выхватывал унизанные кольцами руки и ровный румянец на необыкновенно белых, словно оттертых пемзой и налощенных щеках.
И уж никак невозможно было постичь прихотливое переплетение туго вросших в узел волос жемчужных нитей, золотых цепочек, драгоценных брошей и камней.
Кавалер соскочил с лошади, с милым вскриком дама скользнула в подставленные для объятий руки и на груди мужчины мгновение задержалась.
Потом, подобрав подол, она гуляла среди огромных, обнаживших внутренности кораблей, среди шипящей смолы и непристойного визга пил и морщилась, попадая атласной туфелькой на липкую щепу. Кавалер давал пояснения, на Золотинкин слух довольно невежественные. Оттесненная слугами, которые сопровождали господ разбитной толпой, Золотинка перебегала вместе с детьми, торопясь захватить место среди зрителей.
Раз и другой… третий уловила она на себе взгляд, уже не случайный.
– Подойди сюда, детка, не бойся, – сказала вдруг красавица и повернулась к кавалеру: – Какой забавный дичок!
Спутник ответил нежным пожатием руки.
А Золотинка подошла – с вольным изяществом лучшей ныряльщицы Корабельной слободы. Подошла в своей непросохшей, облипающей тело рубашке и уставилась на владетельную особу с ответной дерзостью взора. Красавица улыбнулась. А кавалер, изящный молодой человек с усмешкой благоволения на устах и с какой-то тайной искоркой в глубине глаз, запустил руку в кошелек. Между пальцами его появился золотой, но исчез, и возник серебряный грошик. Золотинка послушно приняла монетку, на темных от ровного загара щеках ее не особенно был приметен вспыхнувший румянец.
Двойной серебряный грош она предъявила Поплеве.
– Вот какая штука – за красивые глазки подали, – сказала Золотинка с несколько напряженным смехом. – Разве хорошо?
– Плохо, – согласился Поплева, когда вник в существо дела.
– А если алые ленты до пояса, а? Не миновать бы мне золотого!
– Видишь ли, – раздумчиво почесав переносицу, возразил Поплева, – богатые владетели содержат в клетках пантер и гривастых львов из-за моря. И они заводят такое нелепое животное с длинной шеей – жирафа, который станет тебе дороже целого поместья в пятьдесят дворов. С той разницей, что поместье будет приносить доходец, а жираф сдохнет. Помрет от тоски, оторванный от любимых сородичей. Ведь даже самые нелепые существа нуждаются в обществе себе подобных.
– То есть… получается, я похожа на жирафа? – спросила Золотинка.
– Да, – нелицеприятно подтвердил Поплева. – На ободранного страуса.
– То есть, выходит, будто… мне заплатили за дикость?
– Именно. За длинную шею.
– А если бы я походила на скромную домашнюю овечку, никто бы и не подумал сунуть мне грошик?
– Никто, – торжественно подтвердил Поплева.
– Убедительно, – сказала Золотинка, помолчав.
Недели через две после этого братья справили девушке ладненький мещанский наряд со шнурованными разрезами на рукавах. В ловко облегающем стан лиловом платье с разлетающимся подолом Золотинка нестерпимо похорошела.
– Однако, – сказала она перед зеркалом, наморщив лобик. – Нет никакой уверенности, что и эта благоразумная умеренность не будет вознаграждена двойным грошом.
Пасмурный свет вползал в окошко, но нельзя было понять, утро это или остаток дня. Верно же, час был поздний, потому что Юлий обнаружил во дворе молчаливо поджидающих его котов. Они смотрели голодными, немигающими глазами. Он разбросал по двору остатки своих недельных запасов, хлеб и мясо.
– Лопайте, – сказал он, вконец расчувствовавшись. – Мне это уже не понадобится, я ухожу…
Не разыскав через болото тропы, Юлий решил попробовать пройти там, где подступал чернеющий за топкой равниной лес. У него не оставалось ничего из годной одежды. Все, что сушилось на печи после многократных вылазок, задубело от засохшей струпьями окаменевшей тины. Юлий прошелся палкой по штанам и полукафтану, чтобы размять сукно. В сапогах застыла по следу не вычищенная вовремя грязь, а носок ссохся и покорежился.
Он набил карманы сухарями и сладостями, а потом вспомнил о деньгах, которые по-прежнему в полному ходу на Большой Земле. Разломал топором рукоять меча, чтобы отделить серебряное яблоко с вделанным в него камнем. За эту штуку, как он предполагал, можно было получить у менялы червонцев десять.
Тот берег – черно встающий за болотом лес – казался близок. Трудно было сообразить, сколько же это будет в казенных саженях, но не больше версты, наверно.
Ощупывая шестом трясину, Юлий пробирался по более или менее разведанному пути и благополучно удалялся от острова. Раз он провалился в тину по пояс – все ничего, только в перемазанных жидкой грязью штанах ноги ломило от холода. Противоположный берег становился как будто ближе. А тот, что остался позади, опускаясь, развертывался вширь: над верхушками елей открылось взору колесо колокольни.
Где-то он успел изрезать ладонь, но боль эта мешалась с ломотой в ногах, перебивалась лихорадочным ознобом. Юлий пробирался, не чуя под собой матерой земли: все колыхалось и чавкало. Он терпел шаг за шагом.
А провалился внезапно – правая нога ухнула вся. И так обвалился, что грязная жижа ударила в рот и в нос, а судорожным шлепком руки он залепил себе глаза. Барахтаясь вслепую с похолодевшим от испуга сердцем, Юлий почувствовал, что кто-то хватает его за ноги: притопит, играючи, и отпустит. Юлий забился, молотя ногами, судорожно закашлял. Цапнул клок травы, и хоть она вся провалилась вниз, растительность все же удерживала лежачего. И так он прополз или проплыл расстояние в несколько локтей, когда удалось зацепиться за нечто существенное. Наконец, выбрался он на залитое студеной жижей хлипкое мочало трав.