Рождение волшебницы
Шрифт:
– Только вот, товарищ, какая штука… короче, я удивлен: воскрешение мертвых. Позвольте заметить, наука волхования не имеет достоверных свидетельств, что воскрешение вообще возможно.
– Наука волхования, – живо громыхнул с крыльца волшебник Миха Лунь, – отличается от всякой другой тем, что общие ее правила и законы своеобразно, а зачастую непредугаданно – непредугаданно! – преломляются в личности волшебника.
– Бесспорно! – поспешил согласиться Поплева.
– Высокий душой волшебник не запнется там, где нищего духом ожидает крушение. Ибо возвышенный дух и сам по себе
– Да, конечно, – вставил Поплева, но Миха Лунь не позволил себя перебить.
– Духовными упражнениями воспитать в себе эту преобразующую силу, – наставительно продолжал он, – это и есть задача всякого подлинного мастера…
– Разумеется.
– …А впрочем, товарищ, конечно же, вы правы. Пойдемте, пожалуй, глянем.
Миха Лунь ступил на мостовую, свойски подхватил Поплеву под руку и повел его между расступившимися людьми к мертвому телу. Вдова тотчас заголосила, но волшебник остановил ее одним предостерегающим изгибом брови. Подвернув полы халата, он опустился на корточки у гроба. Опершись о боковину, склонился над посинелым лицом покойника. Шушуканье вокруг прекратилось. Казалось, вот-вот под чародейным взглядом шевельнутся провалившиеся губы и дрогнут веки…
– Совершенно мертв! – молвил Миха Лунь. Толпа перевела дух. – Мертв! – повторил он с глубочайшим убеждением и немного погодя начал вставать.
– Ничего не скажу вам, уважаемая, ничего! – пророкотал он потрясенной вдове. – Не рассчитывайте, рассчитывать не нужно. Мой здешний товарищ э… Плевака…
– Поплева, – вынужден был подсказать тот.
– Высокочтимый товарищ Поплева утверждает, что воскрешение невозможно. Примите это во внимание. Боюсь, мне пришлось бы совершить чудо, для того чтобы опровергнуть мнение товарища.
– Да-да… Совершите! – быстро сказала вдова. – Я согласна.
– Вот так вот, уважаемая! – глубокомысленно ответствовал Миха Лунь. И столько в этом барственном, неколебимо самоуверенном голосе было значительности, полной какого-то ускользающего смысла, что каждый мог извлечь из нескольких полнозвучных слов волшебника все, что ему хотелось. – Пойдемте, товарищ, завтракать. По мне, так пора завтракать!
Откровенно обескураженный прихотливым переходом от гроба к завтраку, Поплева позволил себя увлечь, а Золотинка, оставленная без присмотра, метнулась к застывшей в тупом изумлении вдове и с непосредственностью впечатлительного человека схватила ее за руки.
– Простите нас! – быстро сказала девушка. – Простите!
Вмешательство Золотинки заставило волшебника остановиться:
– Ваша дочь, товарищ?
Отринутая вдовой, Золотинка споткнулась о гроб.
– Подойди сюда, детка, – воскликнул Миха Лунь. Небрежным мановением руки он переменил действо и сделал событием Золотинку. Покойник и все вокруг него поблекло перед живыми глазами девушки, перед смятением золотых волос и лиловым платьем.
– Прелюбопытнейшая… да, занятно, – откинув голову, отчего он казался еще выше и величественнее, бормотал волшебник.
– А знаете что, товарищ! – встрепенулся он вдруг и громыхнул с божественным бесстыдством: – Зачем вам эта девица? Простите за откровенность… А? Чисто
Поплева, и оскорбленный, и потерянный, молчал. Объявшая его немота была сродни ужасу.
И прозвучал звонкий голос Золотинки:
– Простите, сударь! – сказала она с налета. – Я слышала, что у воспитанных людей не принято называть друг друга «милейший». Моего отца зовут Поплева – честное имя! Вы можете называть его товарищ, можете сударь – как угодно.
Если бы Золотинка заговорила на тарабарском языке, ошарашенная ее дерзким негодованием толпа поняла бы, наверное, не больше. Но волшебник, имевший, видимо, известное представление о тарабарских языках, понял. А остальное домыслил.
– Ого! – произнес он и выпятил губы, как неробкий человек, получивший нежданно-негаданно позабавивший его отпор.
Улыбаясь тоненькими, словно нарисованными иглой морщинками, явился старообразный молодой человек. С величайшими предосторожностями, будто имел дело с драгоценным, но слегка надтреснутым сосудом, он принял Золотинку под локоток, увлекая ее к дому. Она не сопротивлялась. Впереди следовала другая пара – Поплева и Миха: они мило разговаривали, оглядываясь на молодежь. Рука старообразного молодого человека подрагивала, походка у него была дерганая.
Когда закрылась входная дверь, Золотинка в полумраке остановилась. Скоро на уровне поднятой свечи затеплился желтый свет, озаривший пальцы и обнаженное предплечье волшебника под опавшим рукавом. Сам собой светился самоцвет перстня.
– Сие есть не волшебство, – назидательно заметил Миха Лунь, – а предмет волшебству. Как солнце есть предмет свету.
– Да, солнце! – повторила Золотинка и зачем-то хихикнула. Хотелось смеяться.
Перед поворотом налево она ступила в мягко стекающие пряди волокнистого тумана, который призрачно светился. Лиловый подол платья всколыхнулся сумеречными переливами. Дальше больше – сползая по ступеням, распадающийся туман лизал ноги. Верхняя площадка лестницы, представлявшая собой закуток с грязноватыми стенами и кадкой в углу, залита была сплошь. Золотинка ахнула.
Через открытую настежь дверь было видно, что в горнице плещется сияющее море. И хотя темно-красные, в цветочек, стены замыкали стихию со всех сторон, пологая волна не теряла размаха. Она выкатывалась от посудного поставца с дальнего края горницы. По темному, сложенному скрещенными балками потолку бежали светлые солнечные жгуты отраженного волнами сияния. Но светила не было – только изумрудный клочок моря, заключенный в четыре стены.
Закрытые ставнями окна пропускали полосы света – от обыкновенного уличного солнца. И оно, как можно было понять, находилось в непримиримых отношениях с тем таинственным, невидимым светилом, которое зажигало волшебные волны. Там, где проникший в щель ставни луч пронзал море, он разъедал его начисто, словно растворял. В бегущей волне скользила неподвижная прореха.