Рождение волшебницы
Шрифт:
А где же затерялась та худенькая, с голодными глазами нищенка в драном платьице, что мечтала коснуться государынева подола? Тут она была, на виду. Помутившись от непосильных чувств, бедняжка так и обмерла, не смея ступить вперед, но страстно еще надеясь, что прекрасное божество ее бросит неблагодарную девчонку с гусем и обратит внимание на того… на того, кто замлел от горячего, непосильного чувства.
Между тем растревоженный тряской гусь, выпростал из мешка голову, поднявшись над корзиной, и в припадке мстительного отчаяния цапнул клювом, что пришлось. Лжезолотинка со вскриком отдернула украшенную неясной отметиной руку.
Этим и окончилась
Государыня, страдальчески изломив брови, поднесла было руку к губам, но удержалась от того, чтобы поцеловать самой себе «ваву», и бросила сиплым от переживаний голосом:
– Пойдем, девочка. Все-е-ех прокачу.
Смельчаков набралось немного: в карету набились Золотинка, понятное дело, и трое самых оборванных мальчишек, среди которых затесался сорванец в меховом треухе. Все четверо, с нескладными ужимками, потея от напряжения, затиснулись на переднее сиденье, а государыня раскинула свои юбки на заднем. Сенные девушки ее остались на мостовой.
– Трогай! – крикнула звенящим голосом государыня.
В толпе прокатилось жиденькое «ура!».
Государыня, нестерпимо прекрасная, откинулась на подушки сиденья, не пытаясь даже изображать гостеприимство. Хмурый взор ее брезгливо скользнул по лохмотьям, по грязным босым ступням, которые мальчишки поджимали, не зная, куда девать. Скромно пристроившийся пигалик заставил ее болезненно подернуться. Руки Зимки, сложенные на черной с белым узором юбке, не находили места, скованные и неловкие.
Обомлевшие пацаны, разумеется, не могли оценить близкое к припадку состояние государыни, принимая эти подергивания за обычные проявления величавости. Они тихонько шептали друг другу «лафа!» и понемногу смелели, сдержанно толкаясь локтями, отодвигали занавески на окнах и выглядывали в надежде, что кто-нибудь из уличной шантрапы остолбенеет на месте, признав в карете великой государыни знакомую рожу.
Золотинка же, вихрастый розовощекий малыш, не сводила с соперницы сурового взгляда. Недобрые мысли мучили Золотинку, побуждая к какой-нибудь дикой выходке, и нужно было зажмуриться, чтобы вспомнить, зачем она здесь, зачем искала свидания. Не время было для злобы, чувства, вообще говоря, и бесполезного, и вредного.
Не время… когда бы только можно было вместить, зачем это Юлька ее любил? Любил и любит – ее, а не меня. Это не новое соображение каждый раз поражало Золотинку своей полнейшей безысходной несуразностью.
– Ну что, соколики, покатались? – сказала вдруг Лжезолотинка, нехорошо усмехнувшись. – Вываливайте!
Она смахнула пацанов, как сор со стола, освобождая место для дела. Оборванцы, верно, думали, что так и нужно. Что этого требуют обычаи и установления великокняжеского двора – спрыгивать на ходу в знак особого смирения и признательности. Тем более, что карета катилась не слишком шибко – по улице, где сплошной толпой жались к стенам, освобождая проезд, прохожие. Удостоенные великой милости посыпались вон, прыгая в объятия изумленных кумушек. Последним, вопросительно оглянувшись на Золотинку, выскочил пацан в овчинном треухе, который мнил себя зачинщиком предприятия.
Два оборотня, две Золотинки, остались наедине лицом к лицу.
– Куда прикажите ехать? – с вызывающей язвительностью осведомилась Лжезолотинка.
– О, прошу вас, не меняйте из-за меня своих привычек! – кротко отозвался пигалик, задвигая между делом тяжелые парчовые занавеси.
– Да ведь время-то какое! – возразила Лжезолотинка, опять откинувшись на подушки, и отбросила волосы, отчего они явственно зашелестели и засверкали, точно заледеневшая, покрытая инеем трава под ветром. Руки за голову, грудь открыта – Лжезолотинка нарочито подставлялась, высокомерно пренебрегая чужой враждой.
Но злоба уже прошла мимолетной дурью, Золотинка успокоилась.
– Время-то какое, неласковое, – повторила Лжезолотинка нараспев, – повсюду погромы. Вчера по столице, мне говорили, – если я чего не напутала – убито что-то чуть ли не тридцать пигаликов. Или триста. Я всегда путаюсь в числах.
– Да, я видел одного повешенного, – подтвердила Золотинка, не выдавая себя. – Именно поэтому я набрался смелости напроситься на свидание.
Скорбное замечание заставило Зимку задуматься. Она высунулась в окно, придерживая на голове кисейную накидку, и громко бросила:
– По Дубненской дороге! – Занавеска задернулась. – Однако, – продолжала затем Лжезолотинка, устраиваясь на подушках с удобством, – я вовсе не уверена, что смогу защитить тебя от преследований. Власть моя не столь велика, как это представляется со стороны. Я здесь для украшения и только. Наше великое государство представляет собой союз силы и красоты. К сожалению, иногда кажется, что красота у силы в заложницах. Выходит так, – повторила она, как будто пигалик собирался возразить. Звуки собственного голоса, который звучал уверенно и снисходительно, взбодрили Лжезолотинку. – И опять же, кто поручится, что мои доблестные витязи не схватят тебя и не свяжут, как только карета остановится и ты попробуешь улизнуть? Никто не поручится. Я, во всяком случае, в этой стране ни за что поручиться не могу.
Золотинка кивнула:
– Именно поэтому карета и не должна останавливаться.
– Но не будем же мы кататься вечно!
– Я думаю, до этого дело не дойдет, – отвечала Золотинка все так же кротко. – Если позволите, я пересяду ближе, чтобы разговаривать накоротке.
На сидении рядом с государыней, которая подвинула юбку, освобождая место для нахального малыша, Золотинка имела возможность говорить вполголоса. Предосторожность, может статься, и лишняя: трудно было представить, чтобы гайдуки на запятках, а тем более отставшие от кареты витязи могли разобрать слово в грохоте копыт, в неумолчном скрипе кожаных подвесок и деревянных сочленений.
– Прежде всего, – продолжала Золотинка шепотом, отчего красавица вынуждена была склонить к ней головку, – я хотел бы получить извинения за досадное происшествие, которое испортило нашу предыдущую встречу в корчме Шеробора.
– Но-о… я говорила, что… – пробормотала Лжезолотинка, сбившись с прежнего тона, – не могу отвечать за действия моих слуг. Они не совсем мои. А большей частью и совсем не мои. Я сожалею… с тобой грубо обошлись.
– Достаточно! – живо воскликнул малыш, ерзая на сиденье, ибо он не доставал ножками до пола кареты и поэтому испытывал изрядные неудобства, когда кузов резко клонился, заставляя его валиться и скользить, хватаясь за что попало, в том числе за собеседницу. – Довольно! Разъяснение принимается. И раз так, раз эта давнишняя неприятность получает в высшей степени удовлетворительное объяснение, то позвольте и мне, в свою очередь, принести извинения за несчастный случай в Камарицком лесу. Поверьте, я выскочил на вас с Юлием, государыня, против всякого своего желания! Ни малейшего удовольствия это нечаянное вторжение мне, конечно же, не доставило.