Рождение волшебницы
Шрифт:
Это все совершенно невероятно, государь… Трудно человеку удержаться от зла, еще труднее от злых мыслей. А меня, я думаю, спасло любопытство. Я пришел смотреть и искать. Без всякой корыстной цели. Для того ведь я и пришел в Слованию, когда наскучила беспорочная жизнь в Республике. Я поэт, государь. Я спустился в Слованию в поисках ощущений. И, кажется, получил их столько, что смело мог бы теперь вернуться в Республику и лет пятьдесят не вставать из-за письменного стола.
– В самом деле? Хватило бы приключений на пятьдесят томов? – полюбопытствовал Лжевидохин.
– О! Без сомнения, – самоуверенно отвечала Золотинка. – Настоящему поэту достаточно намека, чтобы развернуть полноценный образ.
– Занятно.
– Поэты, государь, – вдохновенно витийствовала Золотинка, – не хуже и не лучше других. Все дело в том, что творчество воспитывает бескорыстное любопытство и чуткость, внимание к людям и явлениям. Если, государь, вы хотели иметь во дворце соглядатаев, нужно было посылать туда не чиновников, не вояк, не записных лазутчиков – нет. Посылать нужно поэтов.
Они переглянулись – Лжевидохин и Ананья – и Золотинка поняла, что плодотворную мысль эту они отметили.
– Я был переносчиком зла, государь. Только я, я один, а пострадали все пигалики изгои, которые доверились покровительству великого слованского государя. Я был невольным исполнителем чужого замысла. Умысел был, никто не может этого отрицать. Иначе ведь как объяснить прочно скованную цепь недоразумений, которая привела к вселенской беде? Но чья это воля, воля и умысел? Ныне я прихожу к выводу, что это воля того, кто породил блуждающие дворцы. Воля змея. Иначе, убейте меня, ничего не понимаю.
– Или воля того, кто породил хотенчик, – негромко обронил Лжевидохин.
– Если только создатель хотенчика породил и блуждающие дворцы, – возразила Золотинка, не подозревая даже, как близко, ужасающе близко подошла она в этот миг к истине!
– Ты получил это от волшебницы Золотинки? – спросил тогда оборотень, доставая из-под полы хотенчик Юлия с огрызком рваной веревки на хвосте.
– Несомненно, государь, – отвечала Золотинка с поклоном. – Мне довелось видеться с узницей. Я получил этот хотенчик от волшебницы, когда признался ей в желании повидать свет. Но хотенчик немало потерся около блуждающих дворцов, и он свихнулся. Убежал от княгини и вернулся ко мне – непонятно почему. И был вместе со мною в Межибожской дворце. Не знаю, почему он привел меня к коту.
– Ты много говоришь, – обронил чародей, задумчиво тыкая в рот концом рогульки.
– Вы сами можете убедиться, в каком состоянии это чудо ныне, – поклонилась Золотинка, покорно принимая упрек.
– Деревяшка, и в самом деле, как будто бы не в себе. Я проверял. Не вижу только, что из этого следует, – подал голос Ананья, который воздерживался от вмешательства, но не спускал глаз с пигалика. Лжевидохин неведомо чему усмехнулся, и с той же кривой ухмылкой, как человек, заранее знающий, чего ожидать, подбросил или, скорее, уронил рогульку. Хотенчик повернулся раз и другой вполне безразлично, рыскнул ищущим носом и полегонечку, исподтишка, словно желая обдурить бдительных сторожей, потянулся к бойнице – поплыл себе в сторону узкой щели на волю.
Первым опомнился Ананья – Золотинка все еще соображала, что лучше: чтобы нежданно оживший хотенчик бежал или чтобы его поймали.
– Держите, государь! – вскричал Ананья, отрезанный от места действия решеткой.
– Я говорю: свихнулся! – всполошился и пигалик.
– Взять! – поперхнувшись, выдавил из себя Лжевидохин. Поджарая черная тень метнулась в воздухе и слизнула хвостатую деревяшку в самом выеме бойницы. Чародей вынул хотенчик из слюнявой собачьей пасти.
Несколько преувеличив испуг, Золотинка бросилась к двухстворчатой решетке и схватилась за прутья. Бегло скосив глаза, на обратной стороне она обнаружила замок. Даже в спокойный час понадобилось бы время, чтобы пошарить сетью в скважине, воображая себе очертания ключа, – не так-то просто ощупывать бесплотным невесть чем скрытые от глаз полости!
Лжевидохин разволновался чрезмерно для старческих возможностей. Грудь его судорожно вздымалась, шуба соскользнула с плеч и обвисла на кресле. Оборотень задыхался, синюшная волна заливала дрожащие рыхлым тестом щеки и небритый подбородок в серой щетине… Взбудораженные собаки глухо рычали и метались, не смея, однако, оставлять хозяина. Разлитое в воздухе беспокойство отозвалось в тусклом сознании едулопов звериным порывом. Не дожидаясь никаких команд, один гад кинулся на двухголового собрата и разом откусил ухо. Брызнула зеленая кровь, вой, хрип, звучные удары падающих, как дубовые колоды, тел – безначальные едулопы сплелись рычащим клубком. Со свойственной этим гадам безотчетной жестокостью они стремились нанести друг другу непоправимые, смертельные раны: искали зубами жилы, ломали лапы, выдавливали глаза. Через мгновение уже не слышно было ни лая, ни вопля, все пасти были забиты закушенной шерстью, мясом, полны вонючей зеленой жижей и намертво сведены. Раздавались омерзительные шорохи, какие-то сдавленные хлюпающие звуки, невозможный душераздирающий хруст, как стеклом по железу. Только Рукосил мог бы остановить эту свалку властным окриком, но хозяин сипел, подавившись спертыми звуками, и судорожно водил – словно искал, куда сунуть! – стиснутым в кулаке хотенчиком.
– Государь! – тревожно кричал Ананья по эту сторону решетки.
Не зная, что выйдет из попыток отомкнуть запор, чем кончатся судорожные потуги чародея, Золотинка должна была оставить Ананью до поры в стороне. Притом же она не забывала изображать лицом испуганное смятение, никак не связанное с ее лихорадочной, но скрытой от глаз возней, которая требовала зверского напряжения. В спешке она дергала сетью все подряд, и замок без видимой причины подрагивал и позвякивал, ударяясь о решетку.
Через мгновение чародей упустил хотенчик, и тот вильнул веревочным хвостом и лениво поплыл в бойницу, на волю. И сразу черная мгла пала перед глазами Золотинки, заслонив зрелище. Опустился, как оказалось, подобранный к потолку занавес. Она оглянулась на топот сапог – через распахнутую дверь за спиной валила стража.
– Возьмите пигалика! – выпалил Ананья, взъерошенный и красный – белела лишь шишечка на носу. – Живо, ребята! Держите и проваливайте!
Золотинка подчинилась десятку матерых бойцов, думая об одном: что же произошло с Лжевидохиным – перерыв это или конец? И если перерыв, то какое ждать продолжение? Будет ли продолжение – обстоятельный разговор по всему кругу важных для слованского оборотня вопросов?
Хмурые кольчужники отвели узника из одного подземелья в другое и передали в руки кузнеца, который сковал пигалика цепью. Затем, поплевав на ладони, заклепал другую цепь – она тянулась к заделанному в каменную стену кольцу. Десятник удалился, с ожесточением прогремев запорами.
Время остановилось, а все вели себя так, будто не понимали этого. Всё как будто жило и не жило. Заученно окликали друг друга на стенах часовые. В легком подпитии куражился возле ворот караульни бравый полуполковник. Скрипели в темных приказах перья, а за окном чирикали воробьи, заменяя подьячим соловьев. Зевали судьи, объявляя мерой человеческих пороков пятьдесят палок. Где-то гулко выколачивали ковры, над трубами вился чахлый дымок. И, наперекор покойной очевидности бытия, распростертое над страной безвластье делало заведенный порядок призрачным. Словно все самое устоявшееся стало неокончательным, ненадежным и необязательным. Что было заметно, собственно говоря, лишь при взгляде сверху, с той самой вершины, где именно и затерялась власть.