Рождение волшебницы
Шрифт:
– Вот как? – прошамкал Лжевидохин, нащупывая неловкими пальцами крупную колючку в щеке.
– Вспомни, что было в Каменце два года назад. Она посадила Паракон на хотенчика и бросила его на волю, опасаясь, что перстень вернется тебе в руки. Девчонка, надо думать, полагала, что хотенчик полетит к Юлию, но просчиталась. Мощное влияние Паракона исказило намерения хотенчика, а скоро деревяшка и вовсе потерялась, потому что ты обратил Золотинку в камень. Ну, это-то ты, наверное, помнишь.
Странным образом в поучениях Рукосила скользнула издевательская нотка. Но отупелый
– Хотенчик потерял хозяина, но хозяин все ж таки был, хотя и обращенный в камень. Беспризорный хотенчик, подгоняемый только взбалмошными побуждениями Паракона, который нес отпечаток и твоей, и Золотинкиной души, блуждал над страной и набирался хорошего и дурного. Целые дни, недели, месяцы мотался хотенчик по стране, без разбора поглощая витающие повсюду желания и страсти. Усваивая пороки, но и – вопреки порокам, вопреки всему подлому, мелкому – постигая вековое стремление к счастью и справедливости, к высшему человеческому согласию, к преображению через высшую правду… Вот что чуял хотенчик в ознобе повседневных страстей. Он купался в желаниях, хмелел чужими чувствами и, наверное, – порочный святой и блаженный воитель, сладострастный стоик – стал совсем невменяем, когда попался в зубы змею.
Пролетая над облаками, змей учуял нечто особенно пряное: жгучий, ошеломительный запах страсти и чувства. То парили в просторе мечтания целого народа. Змей слизнул деревяшку на лету. Может статься, несчастья бы не произошло, если бы хотенчик держался земли и не воспарил к облакам. Но кто бы удержался, впитав в себя вековые стремления миллионов людей?! Змей слопал их, извиваясь от сладострастного наслаждения. Ничего более вкусного не попадалось ему на зуб за семь тысяч лет жизни…
– Короче! – не сдержался Лжевидохин.
– Короче, дворцы явились уродливым порождением человеческих чаяний и змеевых вожделений. Это потомство змея и хотенчика. Вековые человеческие чаяния, мечты о грядущем скрестились с вожделениями змея, который представляет собой воплощение прошлого, замшелый осколок пережившего самое себя времени. Отсюда двойственная, противоречивая природа блуждающих дворцов, эта непостижимая смесь возвышенных велений и плотоядных судорог. Мертвая рука, что строит величественные видения. И надо отметить, что дворцы связаны пуповиной…
– Еще короче! Ближе к делу! – простонал Лжевидохин. – Когда я стану самим собой? Нет сил. Скорее.
– Сейчас-сейчас! – всполошился Рукосил, который, понятно, не мог долго противиться самому себе. – Сейчас мы это устроим, мигом! Я только хотел предупредить, объяснить самое важное, прежде чем ты сделаешь первые шаги по дворцу.
– Этот слушает, – прохрипел Лжевидохин, указывая на навострившего уши пигалика.
– Ну… От нее не спрячешься, – торопился Рукосил. – Что я хочу внушить, запомни крепко: ты погибнешь, как только подставишь Золотинке подножку. Во дворце все эти наши хитрости и боевые приемы называются подлостью. Уясни это хорошенько, это важное уточнение! Недобрый умысел в себе самом уже несет возмездие. Посмотри, как скромно стоит и слушает воспитанный пигалик. Он знает, как нужно себя вести.
– Дураку понятно, – в неодолимой старческой раздражительности прохрипел Лжевидохин.
– Нет, ты не понял. Я говорю о мыслях, нужно мысли держать в узде – вот где загвоздка!
– Ладно уж, как-нибудь… Помоги… я сдохну…
Он протянул руку, будто надеялся на поддержку призрака, но не встретил сочувствия. Оставив без внимания примечательные попытки Лжевидохина опереться на пустоту, призрак настороженно оглянулся. Обернулась и Золотинка – и увидела самое себя. Свой собственный призрак, который, припозднившись, бежал на помощь.
Теперь уж Рукосил не ждал ни мгновения, он кинулся на кряхтевшего беспомощно старика, столкнувшись и слившись с ним в падении, потом кувырком перекатился через колючки, совершенно невредимый, – а на ложе остался еще один Рукосил. Этот вскочил после известного замешательства, вызванного необыкновенной легкостью в теле.
Два Рукосила заметно разнились между собой. Призрак был моложе, иначе одет. Тот, что поднялся с пола, оказался старше своего двойника лет на десять-пятнадцать: не первой молодости мужчина с помятым лицом, синеватыми мешками под глазами и проседью в поредевших кудрях.
Удивляться не приходилось: действительный Рукосил, скрытый последние два года под обликом Лжевидохина, продолжал своим чередом стареть. И старел он, как это водится с оборотнями, быстрее людей, которые не носят личины. За два года Рукосил сдал лет на пятнадцать, если не на все двадцать, причиной чему было, впрочем, не одно только оборотничество как таковое, но и все то тяжкое, изнурительное для сердца и гнусное для души, что пережил за эти годы Лжевидохин.
Точно так же юная Золотинка, что спешила на помощь пигалику, девушка-призрак в простеньком, выцветшем платьице и босиком, как ходят моряки на палубе судна, была лишь воспоминанием. Можно было предвидеть, что и Золотинка изрядно изменилась в чужом обличье.
Когда призрак проскочил пигалика насквозь, на мгновение с ним слившись, когда пигалик обернулся в прекрасную златовласую девушку в темно-синем наряде, то она – Золотинка! – охнула, уронив левую руку, тяжелую, как свинец… Как золото.
Левая рука ее от кончиков пальцев и до запястья обратилась в чистое золото и онемела. Можно было поднять руку, но нельзя было пошевелить пальцами. И волосы, разумеется, сплошь озолотились. И хотя примерно этого Золотинка и ожидала, стояла она в горестном изумлении…
– Да, подруга! – присвистнул поседевший Рукосил, который тотчас заметил признаки озолочения.
Больше он ничего не успел сказать. Рукосил-призрак кинулся на двойника и зажал ему рот. Показал, что зажал рот, потому что призрак, разумеется, оставался бесплотен.
– Ни слова! – вскричал младший Рукосил. – Ни слова злорадства! Ни одного злорадного чувства!
Только теперь, кажется, Рукосил по-настоящему понял всю трудность положения и побледнел. Он сделал судорожное движение горлом, будто пытаясь проглотить непотребную мысль.