Рождение волшебницы
Шрифт:
Между тем, послушный заклинанию, змей, очевидно слабел. Он словно бы опускался, приваливался набок… просел горбом и уронил крылья, которые безвольно пластались по снегу. Здоровый глаз змей силился держать открытым, но временами чешуйчатые веки начинали смыкаться… и он встряхивал головой, понуждая себя очнуться. Не раз, выходит, слабел он уже вот так, пораженный в сердце роковым «Сливень, умри!» – но восставал опять, победив противника одним простым вопросом. И значит, между прочим, отведенный Золотинке на размышления срок точно, до мгновения совпадает со сроком жизни самого змея. В последнее мгновение,
«Блуждающие дворцы, вот что!» – чуть не крикнула Золотинка, которая не переставала думать сразу в нескольких направлениях. И прикусила язык, сообразив, что вопрос-то старый. И ответ, значит, старый. Один ответ без перемены на все семь тысяч лет! На семьдесят! На семьсот тысяч лет!
– Ну что? – приоткрыл мутный глаз змей. – Пора, дружок… Умираю. – В самом деле, он уж едва ворочал языком. Судорожно, но слабо и неровно вздрагивала брюшина.
Когти стиснулись – в этом не было даже усилия, безотчетное движение, агония… Золотинка захрипела, не в силах сдержать сетью чудовищное давление.
– Жизнь! – прохрипела она в нежданном наитии и в мольбе, и уж когда сказала, поняла, что попала: жизнь каждый раз заново! Жизнь, сколько бы она ни повторялась, всегда нова!
Низко упавшая в грязь чешуйчатая голова еще как будто бы шевельнулась… когти разжались… И Золотинка, которую ноги не держали, уцепилась за когти, как за поручни.
Змей не очнулся, чтобы узнать, что проиграл. Он этого уж никогда не узнал.
Змей на глазах оседал – как медуза на солнце. Он становился ниже, на боках проваливалась кожа, чешуя распадалась, ослабли в суставах когти… Кожа разлезалась, и уже проступали ребра с клочьями высохшего мяса на них… В прохудившемся брюхе сквозила непонятная позеленевшая глыба.
Смерть словно бы торопилась наверстать то, что упустила за тысячи лет пережившей самое себя жизни.
И вот уже предстал Золотинке погруженный в грязь скелет. А между ребер, свернувшись калачиком, как в материнской утробе, покоился медный истукан Порывай. Нашел-таки он заветный повелитель-перстень в брюхе змея и, слившись с Пароконом в одно целое, успокоился – крепко стиснутый кулак его спекся зеленой коростой, тот же слой ржавчины покрывал покалеченное туловище.
Золотинка вздохнула глубоко-глубоко.
Мало-помалу подтягивались любопытные. С опасливым недоумением они трогали истончающиеся к хвосту позвонки, худую решетку крыльев, пробирались к кривым доскам ребер и узнавали позеленевшего истукана.
Догадки изнуренных людей не шли дальше того, что вот медный истукан Порывай, значит, здесь… а где же Смок? Они не могли постичь связь между неизвестно откуда взявшимся скелетом ископаемого чудовища и змеем – ведь его видели тут четверть часа назад. Все эти люди с землистыми осунувшимися лицами, закутанные по-бабьи в случайные тряпки, с безобразными обмотками на ногах, все эти снулые, засыпающие на ходу невольники потеряли способность чувствовать и соображать, что объяснялось не только перенесенными страданиями, но и голодной слабостью.
Никому и в голову не приходило, что затерявшийся в толпе пигалик, большеглазый малыш в долгополом, с чужого плеча кафтане, и есть тот сильномогучий богатырь, который одержал победу над высохшим от древности скелетом.
– А навоз-то теплый, парной еще! Глядите, хлопцы, скелет обделался! – закутанный в чужие обноски юноша ковырялся в куче обломком кости. На темном от солнца, обгорелом лице исследователя блуждала полоумная ухмылка.
Золотинка так и встрепенулась. Да, это был Лепель! Вдохновенный скоморох, поэт подмостков и отважный малый, который не знал благоговения перед властью обстоятельств и именно по этой причине вынул когда-то Золотинку из петли. Она кинулась к юноше, как к родному, и, хотя поостереглась выдавать себя, сияла улыбкой.
Лепель был очень слаб. Помолчав, он прислонился к змееву ребру и прикрыл глаза. Обросшие недельные щетиной, запавшие щеки говорили о далеко зашедшем истощении. И все же он выглядел самым живым и разумным человеком в царстве призраков. Не дожидаясь, когда юноша переведет дух, Золотинка высказала предположение, что змей мертв. И принялась толковать, что нужно поднимать людей, пока они еще ходят, и спускаться с гор. Ждать нечего.
– Ты разумный малый, – утомленно произнес Лепель, приоткрыв глаза. – Даже слишком. Но эти… – он повел рукой вокруг, – не сдвинутся. Змей слопал их волю, а остальное уже дело времени.
– Но змея нет, – повторила Золотинка.
– Они не знают об этом.
– А ты?
– Я облазил все эти похабные горы – выбраться отсюда непросто. Проще прикорнуть на снегу и заснуть.
– А там? – Золотинка показала назад, в ту сторону, откуда пришла по воздуху волшебная тропа, ныне бесследно исчезнувшая.
Полого спускаясь от скелета, снежные наметы переваливали белым сверкающим языком через закраину скал, и за ними открывался простор. Ущелье, заполненное по ложу рябым льдом, ширилось, горы расступались, и вдали угадывались зеленеющие склоны, которые наводили на мысль о лугах, о лесе, о чистых и быстрых речках, о хижине пастуха, о сером хлебе с солью и круге белого сыра…
Забывшись, глядел в эту даль и Лепель, словно впервые видел.
– Там?.. – проговорил он. – Там нужно сорок саженей веревки.
– А связать кафтаны, штаны, юбки?
– Я уж связывал, не хватило даже до первой осыпи.
– Это сколько?
Лепель лишь рукой махнул.
– Если всех подымем, наберем сколько надо.
– Всех не подымем. У меня на руках принцесса, она не встает.
– Принцесса Нута? – спросила Золотинка с не ясным и себе самой трепетом.
Лепель кивнул, не желая распространяться, глянул на измазанный змеевым навозом кончик обломка, который держал в руках, и уж собрался бросить, когда воскликнул:
– А гляди-ка – зерно!
– Покажи! – всунулся неказистый мужичок с мятым лицом в щетине, которая торчала даже из ноздрей.
– Да что ты? Где? – зашевелился народ. – Дай посмотреть! Зерно нашли! Зерно!
Вялое возбуждение охватило людей. Невольники, мужчины и женщины, дети, теснили друг друга, чтобы поглядеть на находку.
Лепель перевернул обломок кости, и точно – среди коричневого навоза предстала глазам белеющая крупинка. Тонкое продолговатое зернышко.
– Овес! – веско сказал кто-то.