Рождение волшебницы
Шрифт:
– Тут что-то не так, – вкрадчиво вставила Золотинка. – Не обошлось тут без волшебства. Подумайте, где зерно было. И как оно уцелело? Зерно волшебное.
Молодая женщина с красными обмороженными щеками крикливо повторила:
– Зерно волшебное!
– Нужно посадить зернышко, вот что. В землю. Вот тогда узнаем, – опять встряла Золотинка. Но так скромно и ненавязчиво, что опять-таки два-три человека принуждены были развить и усилить эту мысль как свою. Нашлись и противники, которые держались иного мнения. Они приводили доводы, вроде того что «ишь ты! вот еще! нуда, конечно!» и, наконец, «мели, Емеля, твоя неделя!»
Изворачиваясь между спорщиками, Золотинка пробилась к Лепелю и тронула
Толпа, увеличиваясь в числе, спустилась к обрыву. И здесь женщина с обмороженными щеками под бдительным присмотром крикунов затолкала зернышко в дресву, что забила расселину нависшей над пропастью скалы.
Чудо – ясное дело! – не заставило себя ждать. Не утих еще противоречивый говор, как яркий, словно язычок зеленого пламени, росток выбросил вверх изогнутый пружиной листик… Все замерло в благоговейном, похожем на безмолвную молитву молчании.
Листик развернулся и вышел в трубку, быстро вытягиваясь вверх, выше голов. Стебель толщиною в большой палец уже сгибался под собственной тяжестью, но продолжал расти. И вот уже тяжелая плеть перевалилась в пропасть и начала, увеличиваясь, опускаться. А из гнезда в расселине пробивались новые побеги невиданных размеров овса: они оплетали камни, заставляя людей пятиться, и пышной путаницей сваливались за край обрыва. Вниз по осыпи текла зеленая пена.
В течение получаса стебли овса толщиной в ногу достигли своими метлами грязных волн ледника, что устилал собою широкое ложе ущелья. Осталось только пустить слух (совершенно справедливый), что в ползущих вниз по леднику плетях зреют огромные, размером с кабачок, зерна, полные сладкой молочной кашицы, и народ по краю обрыва зашевелился. Увлекая друг друга примером, решились попытать счастья смельчаки, и едва только оказались они благополучно на леднике, люди полезли вниз целыми гроздьями, висли в спутанных ворохах зелени, срывались, скользили и снова ловили мягко раскиданные всюду стебли. А внизу в зеленом буйстве на леднике ждали восхитительных размеров зерна – одного-двух хватало, чтобы набить себе брюхо.
Золотинка спустилась поесть, а потом поднялась наверх, в одиночестве проделав обратный путь в гору. По закраинам пропасти, из которой она вылезла, десяток изнуренных голодом и трусостью невольников стыли на камнях, в слезной тоске – не решаясь последовать за удачливыми товарищами.
Золотинка побрела вверх по урочищу, присматриваясь к занесенным снегом телам, ощупывая щеки и губы. Увы, люди эти были безнадежно мертвы – тут нечего было делать ни врачу, ни волшебнику. До верхних скал простиралась сверкающая на солнце, рябая от мерзлых тел пустыня. Но Золотинка, поставив себе задачей обойти всех, сколько ни есть, начала с крайних, никого не пропуская, и в недолгом времени нашла в снежной яме за скалой мужчину, который копошился над ребенком.
Когда он разогнулся, повернув голову на скрип шагов, Золотинка узнала Лепеля. Ребенок же, девочка… была маленькая женщина… принцесса Нута. Бледное личико в тряпках… Золотинка съехала в яму.
– Не встает, – прошептал Лепель.
Золотинка не сказала ни слова. Она расстегнула несколько напяленных друг на друга одежд и, запустив руку, ощупала холодеющую грудь принцессы. Слабо-слабо, как замирающая рыбка в руке, подало весть сердце.
– Жива! – сказала Золотинка.
Лепель встрепенулся и… доверился малышу. А тот всего-то и сделал, что растер женщине грудь и поцеловал в губы. Веки дрогнули… она открыла глаза… застонала, ощущая ломоту в окоченевшем теле.
Золотинка только кивнула, хотела что-то сказать, но не смогла, потому что глаза ее наполнились без причины слезами. Ошеломленный надеждой, растревоженный Лепель бережно придерживал принцессу и не успел удержать пигалика. Малое время спустя Золотинка, поднявшись по снежным заносам еще выше, видела, как Лепель и Нута, поддерживая друг друга, пробирались к обрыву. За этих дружных ребят можно было больше не беспокоиться.
До вечера Золотинка спасла шестерых. Неприметным прикосновением Сорокона она пробудила мужество в застрявших на краю пропасти бедолагах – их осталось к тому времени только двое. И когда жизнь, движение, надежды и страхи покинули горное убежище Сливня, уступив его леденящему безмолвию, она получила возможность перевести дух.
Посидев на солнце, она поела снегу, чтобы немного утолить жажду, и поднялась к белеющему на солнце костяку. Позеленелый, заросший ржавой коростой Порывай скорчился между огромных, как корабельные шпангоуты, ребер. Спекшийся ржавчиной кулак его скрывал Паракон, но Золотинка, склонившись, почуяла, что камень пробудился. Наверно, он ожил после смерти змея. И скорее всего, помертвелые жемчужины – упакованные колдовской силой люди – возродились вместе с Параконом!
Первая же попытка разжать кулак сетью показала, что Порывай жив и не видит ни малейшей причины расставаться с сокровищем. А стоило выказать настойчивость, он угрожающе зашевелился. Ничего не давали и уговоры. Напрасно Золотинка изощрялась в красноречии, убеждая болвана, что Паракон ей не нужен, нужны жемчужины, которые спрятаны в перстне под камнем, и что, получив их, она никогда больше не будет приставать к многоуважаемому истукану… Но Порывай, зажав своего повелителя в горсти, не знал никаких желаний, кроме одного – никогда не выпускать перстень. Повелитель и раб взаимно умиротворили друг друга и успокоились, кажется, навеки.
– Послушай, – сказала Золотинка, напрасно промучавшись два часа и промерзнув, – Не договоримся по-хорошему, я найду способ вразумить тебе по-другому. Людей придется освободить. Как видно, он слышал, – заскрежетал, и руку с камнем засунул под живот. Это и был ответ. Золотинка испытала все известные ей заклятия и волшебные хитрости, да плюнула. Одно утешало: болван не сойдет с места, не убежит, не скроется.
– Ладно, – буркнула она напоследок, – тобой еще займутся, дружок! Найдется, кому заняться.
Пора было подумать и о ночлеге, она спустилась в ущелье.
Наутро, скоротав ночь в устроенном из листьев овса ложе, Золотинка без спешки собралась в путь. Еще с вечера она запаслась несколькими зернами молочной спелости и правильно сделала, потому что оставшееся на корню зерно осыпалось за ночь и закаменело, так что понадобились бы уже жернова, чтобы смолоть муку.
Куда податься?
Свалив с плеч невероятной тяжести долг, она чувствовала, что вся оставшаяся жизнь дана ей наотмашь, задаром – без всяких предварительных условий. И лучше было не тревожить судьбу, выясняя, сколько той жизни осталось. Возвращаться ли к собственному облику для того, чтобы выяснить, как далеко продвинулась смерть – до локтя или до плеча? Она предпочитала не знать этого. В сущности, она чувствовала себя неплохо в скромном обличье пигалика. К тому же чужое обличье – вполне достойное, между прочим! – защищало ее от ненужных надежд… от горестных мыслей о Юлии и Зимке Чепчуговой, от беспокойного воображения, которое заводило порой в дебри недобрых намерений и побуждений. И даже от страстных снов, что неизменно посещали ее в заключении у пигаликов.