Рождение волшебницы
Шрифт:
В следующий миг Золотинка отметила, что левая рука ее – живая плоть, а не золотая культя, как следовало ожидать. А правая, раздробленная в свое время крышкой сундука, цела и невредима. Она хватила голову и ощутила волосы. Не скользкое холодное золото, а волосы. Волосы!
Лжезолотинка, в сбившемся платье, в вихре путаных золотых волос, глядела на нее с оторопелым изумлением и испугом. Неожиданная перемена соперницы лишила Зимку мужества, подпорой которому служило одно только бешенство.
Золотинка сделала шаг, чтобы глянуть в то же зеркало, где искала потерянное лицо Зимка… И замерла в изумлении.
Нет, это была она. Сестра и близнец окровавленной Лжезолотинки,
Впрочем, некогда было разбираться. Золотинка поймала свое подобие за плечо, как будто возобновляя борьбу, но не успела Ложная Золотинка и спохватиться, чтобы дать отпор, как чудовищно, безобразно содрогнулась в обжигающих муках… И скинулась, обратившись в Зимку. В Лекареву дочь Чепчугову Зимку.
Все было кончено вмиг и навсегда. Один взгляд в зеркало открыл Зимке страшную правду.
Двое исчезли в столкновении и двое явились заново: седая до последнего волоска, но сверкающе юная, стройная Золотинка в черно-белом наряде, который сшила она себе у пигаликов, и весьма сомнительная подруга ее Зимка – округлая в стане девица; щека в ссадинах, платье продрано на колене, подол рваный, что следовало объяснить неприятностями, которые случились с Зимкой при последнем западении ее в свой собственный облик. Выглядело это так, как будто Зимка в канаве валялась, хотя дело обстояло как раз наоборот, чего Золотинка, понятно, не могла знать: Зимка разбилась не в яме, а на горе – когда спускалась с кручи, перебиралась через развалины блуждающего дворца. Что еще бросалось в глаза: последние годы, оказывается, Зимка порядочно раздобрела, превратившись из язвительной шустрой девушки, которую Золотинка помнила по Колобжегу, в основательную молодую женщину самой сочной приятности. Года два уж как вышедшее из обихода синее платье ее побелело по туго натянутым швам. Но все тот же чудесный крутой лоб, о который разбились надежды целого поколения колобжегцев.
Ошеломленная крушением, Зимка затравленно озиралась, оглядывая себя, казалось, и с ужасом, и с отвращением. Легкий стук в дверь заставил ее метнуться к оконному выему в надежде укрыться, может быть, за занавесью.
– Простите, великая государыня! – ворвался, ввалился в комнату Ананья. Его сопровождали стража и дворяне.
Тут только Золотинка и сообразила, что значило примерещившееся ей в обмороке видение. Конюший, значит, действительно появился в отчаянный миг борьбы и проворно выскользнул вон. Он сделал ставку на победителя. И, прихватив стражу, возвратился теперь пожинать плоды, в расчете, что схватка уже завершилась.
Конюший уставился в некотором обалдении на седовласую государыню. Вторая из двух женщин, дебелая девка в рваном мещанском платье и с какими-то пьяными синяками на лице не привлекла его внимания, словно бы ее и вовсе не было.
– Простите, государыня, девушки слышали шум. Что-то случилось?.. Что с вами? – почтительно говорил Ананья.
– Кто эта женщина? – сказала вместо ответа Золотинка, указывая на свою колобжегскую подругу.
– Эта? – нахмурился Ананья, уставив на Зимку требовательный, ничего, однако, не понимающий взгляд. – Эта? – повторил он, обращаясь за разъяснением уже к самой государыне.
Но если уж даже Ананья, сколько ни силился, не мог узнать отлично ему известную по сорочьей службе у Рукосила Зимку Чепчугову, то что говорить о дворянах и сенных девушках, которые никогда ее не видели. К тому же, нужно отметить, что в большой неправильных очертаний комнате имелись три двери – двустворчатая, что вела в сени, и две поменьше в разных концах, так что девушки и дворяне никак не могли знать, кто проник к государыне, если только это лицо воспользовалось другим ходом, вышло не там, где вошло, и вошло не там, где сторожили девушки. Исчезновение пигалика поэтому никого не занимало, на то были понятные объяснения, а появление неведомой женщины могло удивить лишь постольку, поскольку это удивляло саму государыню.
– Взять под стражу? – нашелся, наконец, Ананья.
– Зачем же? – пожала плечами Золотинка. (Она быстро овладела собой после чудовищных превратностей драки.) – Выпроводить на улицу, на все четыре стороны. Только смотрите впредь, кого пускаете во дворец. – Последний упрек был обращен к выступившему вперед латнику: обилие ярких лент и седина на висках наводили на мысль, что он не последний человек в карауле.
Зимка повиновалась, как невменяемая. Она не только не обмолвилась ML словом, но, кажется, не понимала, что с ней делают. Глядя невидящими глазами, прошла она через знакомые комнаты и только уже на крыльце, на ветреной сумрачной улице, когда захлопнулась за ней дверь и стража перегородила вход, вдруг с судорожным, сердечным испугом спохватилась, что нужно же было что-то сказать… что-то сделать. Она обернулась, неуверенно протягивая руки, словно это несделанное можно было еще схватить, удержать. Здоровенные жеребцы часовые ухмылялись, поправляя усы и неприлично почмокивая губами.
– Ты, милка, часа через два приходи, – сказал один из них, развязно подмигивая.
– А что? Почему через два? – с дикой, несуразной надеждой встрепенулась Зимка.
– А то, что я с караула сойду, – откровенно прихохотнул стражник.
– Не пожалеешь, – сказал второй.
Все ж таки хватило у Зимки самолюбия понять, что стоять тут нечего, ничего не выстоишь, кроме издевок понемногу собиравшихся зевак. Под откровенный смех сытых, застоявшихся мужчин она спустилась со ступеней, но далеко не ушла. Постояв за углом, она возвратилась к крыльцу, где издалека уже ухмылялись ей стражники. Мимо прошла, не разбирая их смеха и шуток, прошла на площадь, из тени в солнце. И все равно остановилась перед дворцом. Растерзанная и побитая, она ходила кругами с отрешенным, полоумным видом деревенской дурочки.
А вечером сменившиеся несколько раз часовые видели ту же дурочку на мостовой подле дворца: она сидела, обессилев, и глядела в окна.
Самообладание, задор, проницательность возвратились к Золотинке и вместе с никогда не изменявшим ей спокойным, негромким мужеством создали из полного тревожных сомнений малыша горделивую девушку с белоснежными волосами.
– Кто начальник караула? – спросила Золотинка, после того как один из дворян увел Зимку, чтобы выставить ее вон.
– Я, государыня, – отозвался не без замешательства пожилой латник в разноцветных лентах.
– Владетель Дуль, – услужливо подсказал Ананья. Всегда готовый к превратностям судьбы, конюший держался безукоризненно.
– Останьтесь, Дуль, – велела государыня, отпуская тем самым остальных.
Множество мелких, досадных, а то и просто опасных недоразумений подстерегало Золотинку на первых шагах во дворце, и следовало хорошенько уяснить себе свое положение, чтобы не нагородить глупостей. Неладно было и то, что она терялась в догадках, пытаясь сообразить, что же с нею произошло. Особенности случившейся с ней перемены указывали, что обыкновенным западением много не объяснишь. И все настойчивее ворошился в памяти Сливень с этими его экивоками: «Так чего тебе надо?» Тут следовало на спокойную голову разобраться, чтобы не попасть впросак.