Рождение волшебницы
Шрифт:
Золотинка понимала толк в волшебстве. Юлий нет. Поэтому… поэтому он сделал два шага и остановился в головокружительной слабости. За спиной, за поясом штанов, холодило железо: он перепрятал нож, прежде чем переступить порог. Заговоренный против обаяния оборотня нож.
Раздражая в себе решимость, он заметил, что девица-оборотень вырядилась в белое, как невеста. Гладкое белое платье, перетянутое в стане и пышно раскинутое по диванчику, белые под стать шелку волосы, белесая роса жемчуга… Была она обманчиво безупречна, как призрачное видение. Призрак это и был.
– Темно, – глухо сказал Юлий, опираясь обеими руками на легкий столик, который загораживал
– Позвать людей, чтобы внесли огня?
– Да… свечи.
Но никто никого не позвал, оба молчали, и от этого возникало взаимопонимание, которому нельзя было верить. Кажется, он слышал ее сдержанное, затрудненное дыхание. И стучало сердце, неясно чье.
Прошел целый век, когда она с трепетной осторожностью тронула его руку, что опиралась на мерцающую, словно ночное озеро, столешницу. Жесткое и непримиримое, что копил в себе Юлий, размягчалось, разлитый в душе холод обращался жаром, как это бывает в ознобе. Он нагнулся, перенял ее покорную пясть и поцеловал, перебирая губами растерянные, безвольные пальцы. Глаза ее скрылись под ресницами, такими же темными и густыми, как брови, несмотря на выцветшее сено волос.
С режущим ухо скрипом двинулся по полу столик. Наверное, Юлий отодвинул его ногой – не стало препятствия. И все равно оставалось нечто… неосязаемая среда, в которой вязли они оба.
– Отовсюду вести, – хрипло сказал Юлий. – Волнения законников в Колобжеге. Вожди законников собирают представителей всех разбросанных по стране «согласий».
– Ну и что? – прошептала девушка. Ее рука, которую он прижимал к губам, дрогнула, но не ускользнула.
– Среди бояр ропот. Поговаривают поднять владетельское ополчение, – продолжал Юлий после долгого, беспамятного, промежутка. Но девушка – удивительное дело! – не забыла и даже как будто обрела голос:
– Нужно опираться на законников. Их требования совершенно справедливы. Нужно искать поддержки законников и править с их помощью.
Юлий ощутил легкое пожатие пальцев.
– Где-то ты нахваталась… – проговорил он, опускаясь с застывшей улыбкой на пол… и погрузил лицо в скользкий холодный шелк меж колен девушки. Рука его бережно и медлительно, словно опасаясь спугнуть недоверчивое существо, забралась под подол, нашла обтянутые чулком гладкие крепкие икры. Мучительная нежность прикосновения заставила затаить дыхание… – республиканских воззрений? – прошептал он в колени.
– В Республике, – ответила она слабым как эхо вздохом.
Юлий пошевелился в изнеможении, поглаживая щекой колено, глубже зарываясь лицом в шелк… заставляя ноги раздвинуться…
– Если… – проговорил он, – слушать законников… придется… раздать народу… все платья… останешься голой.
– Раздам… – едва слышно простонала она.
«Люблю!» – чувствовал Юлий болью. Сердце зашлось. Пылающее лицо тонуло в прохладном и смятом шелке, что прикрывал меж раздвинутых колен лоно…
НО Я ЛЮБЛЮ!
Что-то тяжелое скользнуло по ягодице и падало, царапая бедро. Нож.
Заговоренный смертным заклятием нож, который вручила ему Золотинка. Припрятанный за спиной клинок провалился в штанину и чувствительно воткнулся во внутренний сгиб колена. Напомнила о себе жена.
Юлий тихонечко приподнялся (отчего острие ножа воткнулось еще больше), рука его скользнула на грудь девушки, придавленную через сосок цепью. Это и был Сорокон, он прощупывался через тонкую ткань. Юлий подвинул цепь, освобождая сосок, и нашел ниже грудей камень. Теперь нужно было расстегнуть ворот и запустить руку под платье. Девушка, кажется, поплыла – ничего не понимала, прикрыв глаза ресницами.
А он не мог двинуть правой ногой и чувствовал, как из крошечной ранки сочится по голени кровь. Нужно было оставить девушку и встать, чтобы как-то высвободить нож. Она открыла глаза. Взоры их встретились.
– О, нет, – прошептала она одними губами. – Не могу. Не надо. Не надо…
Она тоже начала подниматься, но как-то расслабленно, в дурмане. А Юлий, под взглядом распахнутых карих глаз, и вовсе не мог шевельнуться – и зачарованный, и пригвожденный.
– Я… уезжаю, – выдохнула она. – Ты… прав… нужно расстаться, – сказала она, окрепнув голосом, и с каждым новым словом говорила яснее и звонче. – Да… ты предлагал – нужно расстаться. Я обещала… тебя оставить… не надо тебе уезжать. – И она отступила с какой-то беспомощной опаской. – Теперь ты справишься без меня. Я уезжаю в Колобжег. Не видела отца четыре года. Ты… Я обещала, я уеду.
Она подалась к двери и выбежала, а Юлий, запоздало рванувшись, чтобы удержать, только охнул – нож больно гвоздил его в голень.
Узкогрудая многовесельная ладья доставила Золотинку в Колобжег с восхитительной быстротой – за восемь неполных дней. На городской пристани по левому берегу тучей чернел народ и полоскались знамена. По правую руку в Корабельной слободе махали шапками корабелы, их жены и дети. Рыбаки встречали государыню на своих судах, и пространство реки до различимого бледной полоской моря покрывали белые хлопья парусов.
По правде говоря, захваченная красотой дня, Золотинка не имела сил досадовать на этот шум, на бой барабанов и пение труб, приветственные клики, на весь этот вселенский переполох, которого она стремилась избежать, сколько это было в ее власти. Но, видно, власть великий княгини была все же не столь велика, чтобы преодолеть извечный порядок вещей. И хорошо было бы тут напомнить себе, что она, Золотинка, не стала лучше за годы, прошедшие с тех пор, как она покинула город. Опытнее, искушеннее – да, а лучше – нет, не стала. Не стала она другим человеком; если хорошенько поскрести – все то же. И значит, не замечавшие ее прежде люди приветствовали не ее, Золотинку, а великую слованскую государыню. Они приветствовали государственную мощь, обаяние волшебства, богатство, славу, успех. И это нужно было хорошенько себе уяснить, чтобы уберечься от естественной, но совсем не похвальной ошибки – от естественной, можно сказать, потребности спутать себя с государственными крепостями и замками, с конными и пешими полками, с судьями, дьяками, с приказными палатами, тюрьмами, с почтой, с палачами, с позорными столбами и прямоезжими дорогами – то есть со всем тем, что составляет государственное тело. Золотинка понимала, что это нелегкая, если вообще посильная человеку задача и нужно, во всяком случае, когда не хочешь прежде срока свихнуться, держать в уме ту босоногую девочку с доверчивой открытой душой, которая не имеет, в сущности, ничего общего с нынешней суматохой.
Она не стала дожидаться, когда ладью зачалят, когда поставят запасенные на берегу сходни и, самым злостным образом опровергая торжественность часа, прыгнула через широкую полосу воды, едва судно ударилась носовой скулой о сваи причала.
И городской голова – все тот же Репех, – удерживая перед собой каравай хлеба на полотенце, ринулся бегом к государыне, увлекая за собой уездных владетелей, их расфуфыренных жен, представителей земства и вождей законников, так что дощатый мост пристани застонал под грохотом высоких и низких каблуков.