Рождение волшебницы
Шрифт:
– Что это еще за новости? – возмутилась, проворно явившись для расследования, домоправительница. – Это что такое?
– Это волшебство, – пролепетала Золотинка, щеки ее заливал жгучий румянец.
– Знаю я ваше волшебство! – презрительно фыркнула служанка.
С видимым неодобрением она высокомерно следила, как девчонка суетится, уничтожая последствия крушения. Разлитые по полу мази сами собой пучились, подтягивались в ком, отделяясь при этом от осколков и примесей, битые горшочки сложилась обратно, и лекарство, чавкнув, водворилось на свое место.
Только-только
– Поплевина горшки перебила, – поспешила наябедничать служанка.
Невнятное по смыслу и недостоверное по существу сообщение – нигде не видно было битых горшков – осталось без внимания.
– Кто-нибудь приходил? Меня спрашивали? – сказал Чепчуг с некоторой строгостью, как бы призывая Ижогу оставить болтовню и говорить дело.
– Поплевина, – со скрытым торжеством и откровенным злорадством подтвердила Ижога.
– А правду сказать, молодой человек, – со вздохом молвил Чепчуг (молодым человеком, надо полагать, он именовал Поплеву), – я ведь уж было размечтался. Вот, думаю, придем, а у дверей карета шестериком.
– Нет у меня дочери, и это не дочь, – с горечью возразил Поплева.
– Государыня у нас есть.
– И еще вопрос, не замарана ли она кровью бедной моей девочки.
– Ни к чему… зачем это… оставь, – молвил Чепчуг.
– И возьми эти разговоры: оборотни, оборотни, всюду оборотни, – продолжал между тем Поплева. – Люди воображают, это что-то вроде упырей – от одного взгляда стошнит. Да полноте! Ничего подобного, оборотень не во тьме рыщет, рядом он, улыбается. Под боком он, у тебя в постели. Собственная твоя жена, муж – кто поверит?! Монах, что стучится с постной рожей за подаянием, и поп в приходе, сосед твой… и дочь. Представить, что самый близкий тебе человек оборотень, что городской голова и князь, и даже глашатай на перекрестке – тоже оборотень, это жутко. А каждый думает, ну меня-то уж не коснется, я-то скумекаю, что к чему.
– А хвать – он и сам оборотень, кто тщится других уличать, – невесело пошутил Чепчуг, но Поплева легковесного замечания не понял или не заметил.
– Поплевина-то ваша все своим умом переставила, – ядовито сказала служанка в ответ на безмолвный вопрос хозяина, который почувствовал, наконец, беспокойство от мелких перемен по всей лавке.
…Наверху лестницы показались босые ноги под подолом застиранного платьица, ноги с опаской нащупывали стертые дубовые ступени… вот и еще ступенькой ниже, еще… Девушка остановилась у подножия лестницы. И поскольку мужчины молчали, очарованные видением, она размотала повязанный вкруг головы платок, медленно освободила белоснежные волосы и пальцами тронула бровь.
Они глядели скорее испуганно, чем радостно, и Золотинка обратилась дрожащим голоском к лекарю:
– Дядюшка Чепчуг, Зимка жива. Я сама видела ее неделю назад в столице. Она… она здорова, но, по правде говоря… Вам надо ехать в Толпень.
– Золотинка… – явственно прошептал Поплева. – Золотинка! – с восхищением повторил он, ступая вперед, широкое лицо его в окружении сплошь белых уже волос озарилось.
И дочь, оставив ухищрения, кинулась стремглав за стойку, чтобы с лету броситься названому отцу на грудь, уткнуться в обширную бороду.
– Золотинка! – заорал он, словно окликая судно, чем, однако, нисколько не удивил ни Чепчуга, ни даже Ижогу.
Чувства старого лекаря выразились в том, что он снял и опять надел очки.
– Я подарок тебе привезла! – сыпала она словами, целуя Поплеву куда пришлось – в щеку, в нос, в усы.
– Бедный, бедный Тучка! – говорил Поплева, отстраняя дочку, чтобы глянуть одним глазком прежде, чем она опять исчезнет в объятиях.
– Тучку я похоронила под Каменцем.
– Волосы у тебя белые.
– Поседела.
– А та, что в столице?
– Я открыла имя змея, его имя – Сливень. А он ждал, давно ждал, кто к нему придет. Он давно пережил себя, он хотел смерти.
– У той золотые волосы.
– Вот насчет-то волос. Сливень наградил меня седыми волосами, освободил от проклятия – я ведь обращалась в золотого болвана. Умирая, он подарил жизнь…
– Где ты видела Зимку? Что же она? Как же так? – спрашивал Чепчуг.
– Мельком видела. У нас не такие отношения, чтобы я могла ей помочь.
– Да, постой, подожди! Ты ведь знаешь, что другая Золотинка приехала сейчас в Колобжег? Она здесь, – сказал вдруг Поплева, отстраняясь, чтобы остановить легкомысленные излияния для строгого и срочного разговора.
– Тебе, девочка, это не опасно? – быстро проник в мысль друга Чепчуг.
– Как вам сказать… это я и приехала, – и Золотинка развела руки в стороны, вроде как самой себе удивляясь.
Мужчины молчали, то ли не понимая, то ли не желая понимать.
– Ну, то есть, я и есть… слованская государыня… как бы княгиня. А другой нету, – виновато пояснила она и пожала плечами.
– Но, боже! Где же Зимка была все эти годы? Она страдала?
– Золотинка… – произнес Поплева еще раз, окончательно, с новым, неспешным проникновением постигая встречу. – Золотинка, – повторил он на слезном выдохе, принял ее в объятия и снова отстранился, чтобы заглянуть в блестящие карие глаза.
Золотинка всхлипнула, вовсе не имея намерения плакать, но поздно – взор ее затуманился, она отвернулась, прикрывши лицо ладонью, уперлась другой рукой в прилавок и разрыдалась. Сердце ее разрывалось, жгучие слезы, падая из-под ладони, обращались в жемчуг. Белесые бусины звонко скакали под темному дереву, раскатывались и срывались на пол, где опять скакали, так что не выдержала наконец Ижога, с ядовитым превосходством взиравшая на весь этот детский лепет. Едва проверив одну жемчужину на «всамделишность», хранительница очага живо оставила высокомерные ухватки и бросилась на колени отлавливать, выковыривать из щелей блестящие слезинки этой вашей Поплевина-горшки-перебила.