Рождение волшебницы
Шрифт:
– Безобразный закон! – воскликнул Юлий с горячностью. – Законы нужно пересмотреть. Обещаю!
Не благодаря, Нута кивнула, удовлетворенная естественным обещанием Юлия. Не удовлетворился, однако, Лепель.
– Государь, – напомнил он о себе из балагана, – нужны деньги.
– Да, – живо откликнулся Юлий, – конечно!
– Мы с Нутой задумали кое-что. Дворец кукольных представлений… нечто небывалое. Дух занимается от одного замысла. И надо бы на первый случай, если скромно…
– Хорошо, мой друг, – перебил его Юлий, не давая Лепелю, по крайней мере,
– Мы посчитали…
– Сколько нужно для самого блистательного замысла, – повторил Юлий с нажимом, и Лепель наконец понял, поспешил закруглить разговор благодарностями.
– А что, – начала Нута, перебивая мужа, – правду говорят, что Золотинка сейчас в Колобжеге?
Вопрос застиг Юлия врасплох, он осекся. Нельзя было соврать, и правду нельзя было говорить – не мог он врать, глядя в ясные, чистые глаза Нуты.
– А вы едете в Колобжег? – спросил он вместо ответа.
– Да.
– Нута выбрала Колобжег, мы все туда едем, – заметил кто-то в толпе.
– Я еду с вами.
Скоморохи как будто только и ждали этого: грянуло общее «ура!». Завопили жалейки и дудки, вышел из себя, рассыпался грохотом барабан. И заревел медведь, замолкший было по причине неестественной тишины. Так что Юлий не скоро сумел заговорить, чтобы добавить несколько слов:
– Не так шумно, друзья мои, – заметил он, улыбаясь. – Оставим это все между нами – если вы умеете хранить тайну. А я буду называться… я приму имя…
– Раздериш, – неожиданно мрачным голосом подсказал Лепель.
– Ну да, – вскинул глаза государь. – Именно так: Раздериш.
Новое имя Юлия удивительно подходило к полному раздраю в его душе.
Государыня остановилась возле окна с нераспечатанным письмом в руках.
– Вы, значит, только что из столицы? – спросила она второй раз Юлиева посланца.
– Только что, государыня, – подтвердил тот с поклоном. Кудрявый малый с легким пухом на детских розовых щечках.
Княгиня глядела недоверчиво, словно перепроверяла каждое слово гонца на достоверность. Пронизывающий взгляд этот напоминал смешливому молодому человеку, что прекрасная Золотинка, как бы там ни было, волшебница. Молва приписывала княгине между прочим способность видеть насквозь. А дворянин Мухорт имел точное поручение государя пройти неуловимой тропкой между правдой и ложью…
– Государь здоров? Как вы его оставили? – сказала она, поворачивая письмо обратной стороной, где были большие печати красного воска.
– Милостью божьей совершенно здоров, – заверил Мухорт с очередным поклоном. – Я имел честь сопровождать государя на охоту. В числе нескольких доверенных спутников.
– А где он сейчас? – спросила Золотинка будто мимоходом.
– Я имел честь оставить государя под столицей. Севернее Толпеня, полдня пути будет. Государь изволил отправить меня в Колобжег с письмом. Это заняло девять дней, государыня. Сначала верхом до столицы, потом на ладье великокняжеского боевого флота.
В искусно составленном ответе не было ни слова лжи, хотя не было, по сути дела, и правды. Золотинка вскинула карие глаза и молчала, заставляя гонца теряться в сомнениях относительно ожидавшей его участи. Потом она взломала печати и остановилась, не решаясь развернуть лист. Светло-серый шелк гладкого платья с двойной, открытой в шагу юбкой, неправдоподобно белые, как снег, по-девичьи схваченные темной лентой волосы, которые светились против окна, придавали облику государыни нечто призрачное, непостижимое и ненадежное, что заставляло посланца повторять про себя: свят! свят! чур меня!
– Да! – спохватилась она. – Вы с дороги… устали. Отдохните пока, я позову вас.
Это было первое письмо Юлия за все время разлуки.
Когда нарочный удалился, Золотинка поспешно развернула ломкий, шуршащий лист и, не догадавшись сесть, схватила глазами строчку: «Милостивая государыня моя Золотинка, многолетно здравствуй! Пишу тебе в поле на коротком привале. У меня все в порядке…»
Строки эти ошеломили ее, она почти задохнулась, но продолжала читать – жадно и быстро… Потом уронила руки и зажмурилась, пытаясь сдержать слезы.
Первые же строчки поразили ее под сердце своей обыденной никчемностью. Она тотчас же угадала в письме нечто вымученное, когда человек нанизывает пустые предложения по необходимости исписать лист. Огромные поля по бокам листа, тоже немалого, показывали, что Юлий нисколько не заблуждался относительно трудностей предстоявшей ему задачи.
Слезы выкатились из-под ресниц, и Золотинка уж не могла удержаться, торопливо заперла изнутри дверь, опустилась на лавку и дала себе волю, рыдая над каждой строчкой, облизывая стекающие в рот слезы, шмыгая носом и снова, после глубокого вздоха принимаясь плакать. Она прочла письмо до конца и взялась сначала, но ничто, ни единое слово, ни единая заминка между словами, не дало ей утешения и надежды.
Вздыхая, она сидела, подпершись ладонью, пока наконец с каким-то тягостным усилием не вспомнила просьбу Юлия отпустить гонца с обратным письмом в Толпень.
Она достала бумагу, но загубила несколько голубых листов слезами и каракулями, прежде чем набралась мужества вывести несколько ровных, ничего не значащих строк и продолжать в таком же духе до половины страницы. А затем понесло, и она сама не заметила, как вышло из-под пера то, что хотя и не было в полном смысле признанием, но точно соответствовало подлинному ее чувству.
«Завтра в Колобжеге праздник Солнцеворота, так что нет смысла возвращаться в столицу, пока праздники не кончились, – писала она, между делом подготавливая Юлия к мысли, что рано или поздно ей придется возвратиться в Толпень. – На улицах столпотворение, а мне одиноко. Знаешь что? Сбегу-ка я завтра от всех к морю. Есть тут на берегу одно местечко, памятное мне по давним мечтаниям, когда все ныне обыденное представлялось несбыточной выдумкой… Да. И сяду я там одна-одиношенька да пригорюнюсь. О тебе, родимый…» – писала Золотинка, ужасаясь, как далеко ее занесло.