Рождение волшебницы
Шрифт:
– Я оставил замок глубокой ночью и не могу знать, как обстоят дела на нынешний час, – сообщил Ананья со значением. – Вчера вечером великий государь Любомир Третий дал согласие удалить от двора княгиню Милицу, лишить ее всех прав и преимуществ, вытекающих из положения государевой супруги. Вы меня понимаете?
– Да, почти, – вежливо отвечал Юлий. – Только говорите чуть медленнее.
– Указ не был подписан вчера вечером. Вы меня понимаете?
– Ага, – сказал Юлий. – То есть отец не поставил подпись. Правильно?
– То есть, если указ и до сих пор не подписан, всех участников заговора
– А вы участник заговора? – живо полюбопытствовал Юлий.
– Да, – строго отвечал Ананья.
– Ая?
– И вы тоже.
– Занятно, – задумчиво пробормотал Юлий.
Ананья бросил на него взгляд и некоторое время словно бы затруднялся продолжать. Потом он начал ровным голосом, медленно и как бы даже ласково проговаривая слова:
– Великий государь колеблется. Он еще не принял окончательного решения. Решается судьба страны. И ваша, государь, тоже. Окольничий Рукосил надеется, что вы сможете оказать на великого государя… вы сможете его уговорить.
– Не уверен. Думаю, что не смогу. Что же я могу сделать в таком случае? – отозвался Юлий, не запнувшись на долгой и сложно построенной фразе.
– Теперь я вас не понимаю, государь.
– Что я могу сделать против судьбы?
Ананья промолчал.
Приглядываясь к расстилавшимся вокруг перелескам в ожидании надолбов и частоколов, рвов, насыпей и башен, Юлий запоздало сообразил, что каменная ограда, заключающая в себя купы старых лип и вязов, и есть единственное оборонительное сооружение замка. Название Екшень всплывало откуда-то из глубин детской памяти. Представлялось ему нечто более внушительное, чем эта загородная усадьба. Но это оказался всего лишь большой дом под тростниковой крышей, которая придавала основательному каменному сооружению сходство с хижиной. Крутая кровля, немногим не достигавшая верхушек столетних деревьев, указывала на достаточные размеры хижины.
Праздные размышления княжича прервал не забывавший о деле человек Рукосила. Он предложил спешиться. Коней оставили на попечение проводника, и тот увел их в рощу. Покинув дорогу, боковой тропинкой прошли к сельскому на вид мостку. Дальше тропинка привела к стене, где была обитая железными полосами основательная калитка. Ананья достал ключ и отомкнул ее.
Юлий бездумно следовал за поводырем. Но когда, миновав хозяйственные задворки, вошли в дом и поднялись на второй этаж, у двустворчатых резных дверей, где Ананья остановился, выразив нечто значительное и лицом, и каким-то неуловимым телодвижением, – остановился и предостерегающе поднял палец, – здесь, у последнего рубежа, Юлий почувствовал, как заныло сердце.
В просторном покое, решетчатые окна которого, затененные снаружи деревьями, давали мало света, Юлий увидел трех человек. Он сразу узнал Милицу. Потом понял, что один из двух мужчин – это его постаревший, поседевший отец Любомир Третий, великий государь, великий князь слованский и иных земель обладатель. Другой, вероятно, был окольничий Рукосил – кто же еще?
Все такая же юная, тоненькая, в весеннем зеленом наряде мачеха сидела в стороне от мужчин на жестком прямом стуле. Она вздрогнула, когда растворилась дверь – испуганно вздрогнула, сказал бы Юлий, если бы умел наблюдать людей. Большие, как у настороженней лани, глаза ее обратились к пасынку… и поспешно потупились. Скромно убранные, гладкие волосы покрывала прозрачная серебристая накидка, она же мягким облаком окутывала плечи.
Супруг ее Любомир и окольничий Рукосил стояли друг против друга по противоположным торцам очень длинного, захламленного стола. Даже Юлий, так плохо понимавший людей, заметил их напряженные позы. Любомир, изогнувшись станом, опирался на столешницу костяшками пальцев. И точно так же навстречу собеседнику изогнулся Рукосил, точно так же упираясь в столешницу костяшками пальцев. Пространство стола между ними было завалено воинственным снаряжением: мечи и ножи, рогатины и самострелы, охотничьи рога и грязный сапог со шпорой.
Оглянувшись, Юлий обнаружил, что верный проводник его, Ананья, исчез.
– Здоров ли ты, сынок? – молвил Любомир с едва уловимой запинкой.
Юлий не ответил на вопрос, но отец этого не заметил.
Милица глянула с простодушным, почти детским любопытством.
Наверное, Юлий так плохо понимал людей, что ему чудились невероятные вещи. И еще Юлию казалось, что Любомир испытывает настоятельную потребность чего-нибудь сказать, но не может придумать вопроса. А Рукосил знает множество разнообразных вопросов, но молчит.
– Так ты что, хочешь, наверное, вернуться к своим э… научным занятиям? – спросил, наконец, Любомир.
– Не знаю, государь, – честно ответил Юлий.
– Чему ты учился?
– Тарабарскому языку, государь. И всем тарабарским наукам.
Любомир болезненно крякнул:
– Ну что же… Иди. Позднее… потом я с тобой поговорю.
В нездоровом лице его было одно нетерпение. Отец, своевольно-изменчивый в счастливые времена, теперь, в трудный для себя час, чувствовал себя глубоко несчастным от невозможности покончить со множеством навалившихся сразу неудобств. Одним из таких неудобств явился, очевидно, и княжич.
Глаза Юлия наполнились слезами, он застыл.
– Позвольте, государь, напомнить вам, что тарабарского языка не существует в природе. Это насмешка, – ровным, но достаточно громким и внятным голосом заговорил Рукосил. – Тарабарщиной называют всякую бессмыслицу и чушь!
– Это не так! Совсем не так! – воскликнул Юлий. Но поскольку заговорил он по-тарабарски, Рукосил, хоть и прервался, чтобы с почтительным поклоном выслушать княжича, едва ли принял его болботание на свой счет. – Простите, – добавил Юлий, переходя на слованский, – но ваши слова не соответствуют действительности. Тарабарский язык существует.
Рукосил еще раз поклонился и продолжал:
– Вы сами видите, государь. Оставим в стороне неразгаданную смерть Громола. Он погиб, достойнейший из достойных. Явился другой наследник – Юлий…
– Послушайте, Рукосил, – возразил Любомир, поморщившись, – помнится, вы настаивали… удалить княжича от двора.
– Благодарю, государь, у вас точная память. Так оно и было – настаивал. И я был прав, потому что вот он, наследник – живой. Он перед вами.
Великий князь терзался, не умея остановить поток дерзких речей. Мнилось Юлию, что Рукосил изъясняется так гладко и складно именно потому, что чувствует себя вправе мучить присутствующих.