Рождение волшебницы
Шрифт:
Хладнокровие юноши, его бесстрастный взгляд вызвали среди освободителей замешательство. Старший из спасителей – длиннолицый с тощими усами и бородкой молодой человек – спохватился обнажить голову. Товарищи последовали его примеру.
– Мы ждали на берегу, как было условленно, – горячо заговорил старший. – Время упущено. Пришлось прорываться силой. Они послали отряд, который нам удалось перехватить. Будет погоня. Мешкать нельзя. Бросьте все, идемте.
Юлий помолчал, подбирая полузабытые выражения.
– Напротив, – возразил он, – я все возьму с собой.
В горнице Новотор при двух далеко расставленных свечах торопливо метался, сгребая
– Мы напрасно прождали три часа, – вернулся к прежнему старший, с некоторым удивлением приглядываясь к торчащему в столбе копью: невостребованное письмо отчетливо белело на древке.
– Поднимай мешок, кладем на плечи, – отозвался Юлий. И хотя речь его звучала не особенно складно, они поняли.
Старший срезал письмо и, не разворачивая, сжег его. Двое его соратников закряхтели, взяв неимоверной тяжести мешок.
За воротами острога в мертвом свете луны Юлий наткнулся на труп. Тускло отсвечивали доспехи – то, наверное, был стражник, один из тюремщиков, обитавших на соседнем острове. Отдельной кочкой валялся его смятый шлем. А голова… уцелели залитые темными потеками подбородок и нос, остальное стало одной черной раной. Он поспешно отвернулся, но уже не мог избежать пронзительной мысли, что эта смерть связана с непрочитанным письмом и трехчасовой задержкой… бессмысленной, если все к тому и пришло – к побегу. С содроганием юноша осознал, что черневшие в ночном безмолвии там и здесь кочки были недавно живой, ощущающей боль плотью.
– Идемте, государь, – потянул его старший.
Свернули в поле, на тропинку, и молча спустились к берегу болота. Юлий так и не нашел случая полюбопытствовать, от чьего имени пришли освободители, в чем заключалась угрожавшая ему опасность. А Новотора это и вовсе не занимало. Старый учитель присматривал за мешком, и когда носильщики спотыкались, он ворчал, как настороженный пес.
На болоте, там, где поросший откос переходил в топкую равнину, лежала плоскодонная лодка и поджидал вооруженный шестом человек. Все погрузились. Лодочник передал фонарь на нос, потом толкнул шестом откос.
Осевшая в тине лодка, понятно, не шелохнулась. Но снизу вдруг ударило, и все дернулись, хватаясь за борта. Лодка рывком подалась вперед. Сама собой, без участия шеста. Из близких зарослей камыша скользнули мохнатые тени и шумно плюхнулись у бортов. Лодка приподнялась в грязи, у бортов бурлило и чавкало. И Юлий, обомлев, разглядел мелькнувшие в тине глаза, короткие, словно сучок, рожки. Черти дружно наддали, суденышко пошло-пошло, все шибче – быстрее, чем успевал махать шестом лодочник.
Юлий покосился на спутников. Они хранили важное спокойствие, тем более изумительное, что все тряслось, и дребезжал, мотаясь под лавкой, пустой котелок. Черти, облепившие лодку с боков, откровенно пыхтели и хлюпали, но лодочник не садился, изображая работу. Правда, дальше от берега лодка пошла ровнее, без судорожных толчков. Попадались обширные плесы, пришлось взяться и за весло. Черти осели, показываясь все меньше. Верно, плыли в глубине, готовые подхватить суденышко на вязком месте.
Остров ушел в туман, никто из спутников и словом не помянул недавних помощников. Только по тому, как оживились люди, устраиваясь естественней и удобнее, можно было понять, что не один только Юлий испытал облегчение, когда черти ушли на дно.
На заре они высадились в топком лесу, где застоялся дурманящий дух багульника, и плутали, пока окончательно не посветлело. Где-то запел рог, все насторожились. Спутники Юлия отвечали криками и скоро выбрались на лесную тропу, где встретили высланных на подмогу всадников. Решено было, что пешие остаются с книгами и Новотором, чтобы пробираться своим ходом. А княжич поспешит вперед с проводником (им был один из верховых, простой ратник в кольчуге) и с Ананьей – тоже из числа прибывших.
Ананья распоряжался с немногословной уверенностью. Когда дорога позволила ехать рядом, Юлий убедился, что Ананья, по телосложению чуть ли не мальчик, давно вошел в зрелые лета. И уж во всяком случае, достиг знаменательного возраста, когда юноша или молодой мужчина начинает с особым тщанием следить за внешностью. Об этом свидетельствовали завитые мельчайшими кудряшками волосы; выбиваясь из-под шляпы, они как будто отдавали паленым железом. Выпуклые губы свидетельствовали о свежести вожделений, а узкие, прищуренные глаза наводили на мысль о склонности к далеко идущим расчетам, которые только и умеряли вожделения. Великоватый, чтобы не сказать безобразный, нос, кончавшийся знатным бугорком, предвещал, возможно, ущемленное самолюбие.
Эти и другие того же рода, может быть, спорные наблюдения были, однако, чужды Юлию, отвыкшему от людей. Столкнувшись с таким исключительным человеком, как Ананья, Юлий мало что понимал в нем. Во взглядах, которые княжич бросал на спутника, сказывалось простодушие – так можно разглядывать занятную редкость, внутреннее устройство которой и назначение заведомо неизвестны. Оторванный от последних придворных веяний, как мог оценить Юлий сине-зеленый наряд спутника и изысканный вкус его носителя? Невероятное количество разрезов, которые превращали пышные рукава куртки и штаны в некую портняжную загадку, повергли княжича в изумление. В росистых зарослях порхали и вовсю чирикали птицы. Солнце не поднялось над лесом, но его мощные лучи пробивались между верхушек. По низинам таился вчерашний еще туман. Все эти хорошо известные Юлию чудеса однако блекли перед пышно цветущими лохмотьями щеголя.
– Меня зовут Ананья, государь, – напомнил всадник, поджав губы. – Ананья, – повторил еще раз, как бы делая внушение. – Я ближайшее доверенное лицо окольничего владетеля Рукосила. Легкомысленный и совсем не подходящий для леса наряд, который вызывает у вас повышенный интерес…
– Да? – пробормотал Юлий, пораженный проницательностью спутника.
– …Я должен был надеть по долгу службу и в силу целого ряда не зависящих от меня обстоятельств. Я не легкомысленный человек, государь. – Ананья приподнял шляпу. Для этого пришлось ему придержать лошадь – будучи человеком не легкомысленным, он оказался в то же время неважным наездником и не решился раскланяться на скаку.
Юлий тоже натянул узду. Дорога покинула лес, за неровным полем с тощими хлебами виднелись соломенные крыши.
– Едемте, мешкать не приходится, – тотчас попрекнул Юлия Ананья и показал на ответвление дороги вдоль опушки. – Через четырнадцать верст этой дорогой мы достигнем охотничьего замка Екшень.
– Ага! – виновато сказал Юлий, выражая доброжелательной улыбкой готовность скакать в охотничий замок Екшень или любое другое место по выбору своего спутника.
Они тронули лошадей и пустились мягкой рысью по рыхлому, подернутому кое-где травой песку.