Рожденная революцией
Шрифт:
– На счастье? Давай.
Они не успели сесть. Из-за приоткрытой створки входных дверей стеганула автоматная очередь. Падая, дежурный машинально сорвал трубку бесполезного уже телефона и крикнул:
– Немцы!
Начальник словно сломался пополам и без стона вытянулся на полу.
Сквозь туман гаснущего зрения дежурный увидел, как из-за отодвинувшейся створки высунулась белобрысая голова, а чуть ниже, из-под серого, мышиного цвета плаща дуло автомата. Это был Семен Бойко.
– Не-емцы, – хрипло повторил дежурный и дал очередь по дверям. Пули прошили филенку от пола до потолка,
– Жива? – равнодушно спросил Семен. Оглядел Клавдию с головы до ног и, заметив, что из левого плеча обильно течет кровь, добавил с сожалением: – Лучше бы тебя сразу убило. На кой ты теперь? Все равно не баба.
Клавдия завыла. Трупы, кровь на полу. На ее лице отразились страх и растерянность.
– Не надо бы этого, Сеня, – сквозь слезы сказала она.
– А они нас? – снова оскалился он. – Молчи лучше, а то и тебя туда же отправлю!
Он подошел к убитым, перевернул их ногой и, брезгливо морщась, забрал «ТТ» у начальника и автомат у дежурного, шагнул к окну и тщательно вытер кровь на оружии портьерой.
Стенные часы ударили пять раз. Семен выстрелил. Пуля пробила маятник. Часы поперхнулись и смолкли.
Он вышел на улицу. Клавдия сидела на ступеньках крыльца и, зажимая раненое плечо, стонала.
– Куда же теперь, Сеня? – спросила она.
– Куда хочешь, – сказал он равнодушно. – Считай, что я тебя списал ввиду полного износа.
Таня ушла домой растерянная. В голове был полный сумбур. «В самом деле, – думала она, – отец может выдать Гену. Запросто. Увидит случайно на улице, окликнет первого попавшегося немца, и все. Отец…» Она не искала оправдания тому, что уже задумала совершить. Не вспоминала обиды, побои, оскорбления, мать, умершую много лет назад «от горя», как однажды выразился сам отец. Таня решила про себя: если отец захочет выдать Гену, она его убьет. Вот так, просто – возьмет и убьет.
– Ты ничего сама не решай, – сказала ей Маша. – Особенно сгоряча. Приходи ко мне, обсудим вместе.
«А чего обсуждать? – спрашивала себя Таня. – Это только мое дело. И нечего мне вмешивать в него Генкину мать».
Она вышла на Коммунистическую улицу. Эта дорога была самой короткой.
Она шла задумавшись и поэтому не обращала внимания ни на вдруг вспыхнувшую совсем неподалеку стрельбу, ни на Бойко, который вот уже целых три минуты почти наступал ей на пятки. Клавдия плелась чуть поодаль.
Наконец, Бойко остановился на мгновение, что-то решая, потом тихо окликнул:
– Девушка!
Таня вздрогнула и остановилась. Он подошел к ней и властным, привычным жестом притянул к себе.
– Хорошенькая, – он похабно улыбнулся, отыскивая глазами подходящее место для того, что задумал совершить. Заметив у забора брошенную кем-то повозку с домашним скарбом, приказал:
– Иди. Туда.
– Что вам нужно? – одними губами спросила Таня.
Он снова улыбнулся, и по этой жадной улыбке она поняла все.
– Не вздумай удирать, – сказал он назидательно и повел дулом автомата.
Таня
– Давай, не тяни.
– Не тронь ее, – зло прищурилась Клавдия.
– Цыц, – тихо сказал он. – Дырка будет. Встань вон там, стерва.
– Не тронь! – Клавдия бросилась на него с кулаками.
– Ах, ты, – он дал очередь. Клавдия отскочила. – Это предупреждение. Еще раз помешаешь, покойницей будешь. Понятно объяснил?
– Понятно, – кивнула она. – А теперь меня послушай, Сеня. Ты меня еще вспомнишь, Сеня. Сегодня вспомнишь. – Она повернулась и побрела, опираясь здоровой рукой о стену дома.
Таня бросилась бежать. Бойко оглянулся, поднял автомат, начал выцеливать прыгающую на кончике мушки фигурку. Потом скосил глаза на расстеленный плащ и облизнул пересохшие губы. В несколько прыжков он настиг Таню и наотмашь ударил ее прикладом автомата по голове. Остановился над распростертым телом – чувствовалось, что колеблется: пристрелить или взять с собой? Потом взвалил Таню на спину и зашагал в сторону своего дома.
А по главной улице уже оживленно двигалась немецкая техника, брели солдаты. Распаренные дневным зноем, они вяло вышагивали в ротных колоннах, с любопытством оглядывая дома, распахнутые окна, брошенную утварь.
Отец Тани вышел к зданию бывшего райотдела милиции в тот момент, когда два солдата прибивали над входом добротно сделанную вывеску: «Фельдкомендатура». «Заранее заготовили, стервецы, – с уважением подумал Егор. – Выходит, они еще когда знали, что будут здесь. Вот это, я понимаю, планирование!» – Он визгливо захохотал, довольный вдруг возникшей аналогией, и подошел к дверям:
– Мне начальника. Офицера мне, понятно, дурак? – обратился он к солдату-часовому.
Тот кивнул и заливисто свистнул в металлический свисток, который висел у него на шее. Сразу же появился затянутый в ремень офицер, спросил на чистейшем русском языке:
– Тебе чего? Документы!
– Желаю помочь, – сказал Егор, протягивая паспорт. – Ерохины мы. Из купцов, понимаете?
Они вошли в дежурную часть. Трупы начальника милиции и дежурного уже убрали, полы были чисто вымыты. По лестнице взад и вперед сновали немцы в мышиного цвета форме. Они перетаскивали мебель, оружие.
– Садись, – предложил офицер Егору и сел напротив. – Говори.
– Вот, – Егор протянул ученическую тетрадь. – Здесь список всех деповских коммунистов – кто остался, и вообще – активистов разных и евреев. Они пили нашу кровь, – не слишком уверенно закончил Егор, натолкнувшись на холодный, изучающий взгляд офицера. – Адреса там, в конце, – торопливо добавил он.
Офицер просмотрел список, потом резко и отрывисто скомандовал. Немцы построились, их было человек пятнадцать. Старший – с нашивками фельдфебеля, взял тетрадь, негромко сказал что-то солдатам. Грохоча сапогами, они выбежали из дежурки. Офицер проводил их взглядом.