Рожденная второй

Бартол Эми

– Думаешь, я поверю, что ты именно поэтому сделала ее тропо? – восклицает Дюна. – С тем же успехом можно бросить ее волкам, Отала, и ты это знаешь. И ради чего? Чтобы тебе не пришлось выслушивать чьи-то жалобы? Раньше они тебя никогда не волновали. Второрожденные могут сколько угодно стонать о несправедливости, но тебе всегда удавалось их укротить.

Мать останавливается.

– Я просто указываю им их место!

– И после этого ты еще удивляешься, почему рожденные вторыми восстали? Тебе плевать на их страдания.

– Страдания? – брезгливо бросает мать. –

Не хочешь ли ты перейти на сторону Врат Зари? Это предательство!

– Тебе, как никому, известно, что я верен Уделу Мечей и Республике. Я воевал за нее с рождения.

– Со дня, когда стал перворожденным, – поправляет она. – Не забывай, что ты один из нас, Дюна!

– Отала, образумься! Как только Розель пройдет обработку, она станет их рабыней. Они могут отправить ее на передовую!

– Ей всего восемнадцать. К тому же она Сен-Сисмод. Наши офицеры не идиоты.

– Так ты даже никуда ее не определила? Собираешься предоставить решать, как сложится жизнь твоей дочери, командующему составу или алгоритму, которым они пользуются?

– Я должна верить, что наш Удел и есть наша участь, Дюна. Иначе выходит, что Врата Зари правы. Мой отец верил в систему. Он позволил своему второму ребенку совершить обычный Переход. Будь отец еще жив – ожидал бы от меня того же самого.

– Баззл умер через месяц после Перехода.

– Он с честью служил Республике, – неубедительно возражает она.

Мать садится за рабочий стол и смотрит на нас сквозь прозрачные сенсорные экраны.

– Твой брат заплатил за то, что его отец был Верховным Мечом, Отала. Его смерть была отмщением: некоторые второрожденные сочли, что система, сделавшая их рабами, несправедлива.

Дюна хватает меня за руку, тащит к столу матери и показывает ей тыльную сторону моей кисти. Чип в форме горящего меча, вживленный в кожу между большим и указательным пальцами, светится золотом. Моя метка – это и есть я. В ней хранится вся информация: от имени до возраста, адреса и профиля ДНК. Все, что делает меня мной, можно определить с помощью сканирования. А еще внутри коды, которые позволяют путешествовать по Уделу Мечей и остальным восьми Уделам.

– Как только Розель обработают и выяснят, чья она дочь, – говорит Дюна, – ее заставят страдать за решения, которые ты принимала как Верховный Меч. Ты этого хочешь?

Отала бросает взгляд на мою кисть. Я быстро забираю руку у Дюны и прячу ее за спину. Мать всегда раздражала моя метка. Она не такая, как у всех. Поверх нее у меня маленькая серповидная родинка. Она частично скрывает голографическое изображение с импланта, просвечивающее через кожу, и голограмма выглядит так, словно острие меча окружено темной короной. Габриэль дразнил меня, называя королевой Мечей.

– Им не нужно проверять ее метку, чтобы узнать, кто она. Ее лицо повсюду. Розель выросла на их глазах.

– Тебе вообще плевать? – потрясенно распахивает глаза Дюна.

– Оставь нас, Розель, – велит Отала. – Подожди Дюну в Большом холле.

Выхожу в бронзовые двери, оставив небольшую щелочку.

– Я обеспечила Розель всем необходимым для выживания, – говорит мать. – Отдала

ей тебя на восемнадцать лет. Ее готовили лучшие стратеги. Шансы Розель выше, чем у любого второрожденного вдвое ее старше. Мы с тобой оба знали, что этот день наступит. Вот только мне, в отличие от тебя, хватило ума не привязываться. Ты сам виноват в том, что сейчас чувствуешь.

Позади раздаются шаги. Я поворачиваюсь и вижу Эммита. Вздохнув, закрываю створку и стараюсь не выказывать эмоции. Мы друг друга ненавидим, но ссориться с Эммитом – опасно. Он организует все встречи Просветленной. В детстве, если я хотела с ней увидеться, нужно было сначала прорваться через Эммита, и общаться с матерью мне доводилось редко. Хочется верить, что это он виноват, а не она не подпускала меня к себе, но глубоко в душе я знаю правду. А Эммит злопамятен. Как-то я пожаловалась, что меня заставили надеть розовый бархатный бант на День Республики, и Эммит в отместку заказал мне всю обувь на пару размеров меньше.

Эммит оценивающим взглядом смотрит на мою неприглядную новую форму, сжимая длинными пальцами переносицу.

– Напомни мне на следующем совещании с Просветленной упомянуть отвратительный вид формы тропо, – говорит он Кларе, стоящей с ним рядом.

– Да какая разница? – удивляется та, с любопытством посмотрев на меня. Клара покручивает острым ноготком бледно-лиловую прядь волос.

Спокойствие Эммита – просто маска. Он на дух не выносит, когда в нем сомневаются.

– Цвет плохо подходит для съемки, – машет он длинной рукой в мою сторону. – У нее взгляд стал загнанным, а кожа кажется слишком бледной. А этот воротник! – восклицает Эммит. Стою неподвижно, пока он расправляет мне и без того прямой воротник. – Он прячет ее нежную шею.

– Она на войну отправляется, не на чаепитие.

– Как никогда важно подать второрожденным гражданам пример самопожертвования. Розель – воплощение их долга Республике.

– То есть пропаганда.

– Она – необходимое доказательство величия нашей нации и господства перворожденных. Просветленный Удела Добродетели лично проследит, как Розель произнесет речь в поддержку общего дела, – фыркает Эммит.

Клара хмыкает и касается стилусом губ в синей помаде.

– Поддержку? Ей восемнадцать. Ее натаскали делать, что велено.

– И у нее отлично получается, – мурлычет Эммит.

Обсуждают меня так, словно они наедине. Эммит прекращает возиться с моим воротником и смотрит, что получилось, наклоня голову и вздернув красную бровь.

– Я успею увидеться с братом? – спрашиваю я.

– Конечно. Только заучи официальное заявление, а потом проведешь несколько минут с Габриэлем. – Он протягивает мне небольшой планшет с гербом Сен-Сисмод внизу. – Сколько у тебя займет времени все запомнить?

– «Для меня честь служить Просветленному Боуи и защищать основополагающие принципы Уделов Республики, – читаю я. – Сегодня я исполняю свой долг как защитница кровной линии перворожденных». – Прокручиваю экран вниз, но больше там ничего нет. – И все? – Добавить, что во мне и перворожденном моей семьи течет одна кровь, нельзя.