Розовая гавань
Шрифт:
— Да, Марджори, я ревную. И хотя это чувство мне противно, от него никуда не денешься. Но скоро ты уедешь отсюда. Скоро выяснится, зачем лгала девочка, которая почему-то тебя обожает. Она понимает, что ты заришься на мое место, и готова чем угодно помочь тебе. Однако ты мне не соперница. Я графиня Оксборо, а не ты. Или ты хочешь быть содержанкой моего мужа? На здоровье.
Марджори засмеялась. Неужели в этой женщине нет изъяна? Пожалуй, если не принимать во внимание ее душу.
— Гастингс, меня обожает не одна Элиза. Не только она желает
— Да.
— Увидим. Впрочем, это не важно. Ты сегодня уже не такая бледная и не так похожа на старуху. Справишься ли с обязанностями хозяйки Оксборо?
— Уже справилась, Марджори.
— А вот и сумасшедшая мамаша Северна.
— Она выздоровела. Даже Ведунья не уверена, было ли настоящим безумием то, что ее поразило. Хотя сейчас уже все равно, она опять здорова.
— Ты наблюдала за ней не так внимательно, как я. У нее дикий взгляд, и ходит она скованно. Ее надо посадить под замок.
— Твои мысли становятся все яснее, Марджори. Очень темные и извращенные мысли. Не ты ли отравила мое вино?
Казалось, Марджори вот-вот ударит ее. Дыхание прерывалось, нежные ручки сжались в кулаки, и она прошипела:
— Северн хоть раз говорил о своей любви в тот момент, когда входит в тебя? Целовал ли он тебя в ухо, шепча, какая ты красавица, как ты ему нужна, какое наслаждение ему даришь?
Гастингс отвернулась от нее и поспешила навстречу леди Морайне. У нее из головы не шел тот флакончик. Вечером она подольет Северну любовного зелья.
— Значит, сучка вылезла из норы и заговорила с тобой в открытую, Гастингс.
— Да. — Обещала, что не остановится, пока не займет место хозяйки Оксборо?
— Нет, Элиза обвинила меня в том, что я сама добавила яд и нарочно отравила Триста. Марджори ее поддерживает. Мол, я хотела вызвать у Северна жалость. — Гастингс потрепала козу, почти успевшую дожевать подвязку. — Скорее, Джильберта, а то оружейник тебя застанет. Я решила сегодня вечером напоить Северна любовным зельем.
— Хорошо. Признаюсь, я и ведать не ведала о любви сына и Марджори. Конечно, муж не допускал меня к общению с мальчиками, боялся, что тогда они вырастут излишне мягкими. Это было еще до того, как у меня помутился рассудок.
— Ваш рассудок в порядке. Дело в чем-то ином.
— Ведунья способна на любое чудо, — засмеялась леди Морайна, ласково похлопав Гастингс по руке, — Ты всегда в это верила, так поверь и сейчас.
— Я верю, даже сомневаюсь, надо ли вам принимать лекарство. Может, в этом уже нет нужды.
Затем Гастингс приступила к обычным хлопотам. Отправила слуг чистить отхожие места, вонь от которых разносилась по всему замку, взглянула на работу искусных прях, обученных еще матерью, обсудила с Макдиром блюда на несколько ближайших дней, прополола грядки в цветнике и подвязала водосбор. Солнце уже достигло зенита и начало припекать. Рана побаливала, и Гастингс слегка помассировала бок. Вдруг что-то заслонило ей солнце. Рядом стоял Макдир, который обычно не высовывал носа из кухни.
— Куница вылакала весь бульон, но я беспокоюсь. Она бегает не так шустро, как раньше. Это ничего, Гастингс?
— Ничего, Трист с каждым часом поправляется. Он съел бульон, а потом еще немного хлеба. Северн не спускает с него глаз, по-моему, он даже на мечах упражняется, не выпуская Триста из-под туники.
Макдир помялся, теребя неуклюжими пальцами цветы аллиума, и сказал:
— Хорошо, что ты вернулась, Гастингс.
— Конечно. А ты разве не ладил с Марджори?
— Ах, она прекрасна, словно утренняя звезда. — Повар с чувством прижал руки к груди. Даже ты, Макдир!
— Но знаешь, Гастингс, эта женщина холодна как лед. Она все время строит козни и прикрывается ослепительной улыбкой. Приглядывай за нею, Гастингс. Людям известно про яд, и многие считают, что вино отравила она.
— Я не желаю за ней приглядывать. Я желаю от нее отделаться.
— Ну так отправь ее восвояси, Гастингс. Прямо сегодня.
Возвращаясь в зал, Гастингс думала о том, что больше всего на свете ей хочется, чтобы Северн любил только ее, и пусть тогда возле него увивается Марджори или еще какая-нибудь красавица. Однако ей совершенно не хотелось добиваться этого с помощью зелья.
Бок разболелся не на шутку, видимо она слишком усердствовала в цветнике. Гастингс с трудом поднялась в спальню. Через два дня Ведунья снимет швы, и тогда Северн накажет жену за бегство. И, может быть, тогда он вернется к ней в постель.
Северн восседал в своем кресле и выглядел холодным и неприступным. Обычно он разговаривал с девочкой, сидя на корточках и понизив голос. Но не сейчас.
— Подойди ближе, Элиза. Не кривляйся, у меня нет времени, чтобы тратить его впустую.
Та сделала несколько шагов, отчаянно заламывая пальцы, но Северна, видимо, совершенно не трогал детский испуг.
— Ты обвинила мою жену в том, что она сама отравила себя. Объясни, почему ты так считаешь. — Девочка задрожала. — Хватит! Ты возвела на Гастингс тяжкое обвинение и должна отвечать, иначе пеняй на себя.
Элиза, к удивлению Гастингс, смело выдержала его взгляд, затем посмотрела на Гастингс, и детское личико, такое чистое и невинное, отвратительно сморщилось.
— Я видела ее. Да, да, видела, как она пробралась в зал, оглянулась, нет ли кого рядом, и высыпала порошок в свой кубок.
— Когда? — подался вперед Северн. — Когда именно ты застала Гастингс за этим занятием?
— Вчера, перед самым обедом.
— Что на ней было надето?
— Надето? — Элиза оглянулась в поисках Марджори.
— Так что же, Элиза? Смотри мне в глаза. Девочка готова была заплакать, сбежать.
— Не помню, — прошептала она.
— Это же было только вчера, Элиза.
— Платье того самого цвета, от которого она становится как желтушная.
Северн рванулся вперед, чтобы ухватить Элизу за руку.