Розовая Гвиана
Шрифт:
— Пойдем ко мне в дом, — сказал дедушка и повел Костю мимо ульев в фанерную будку.
Костя шел и оглядывался: а вдруг какая-нибудь укусит? Но пчелы, черными пульками покружившись над ним, отлетали в сторону.
Уютно в домике деда. Оконце завешено марлей. Кровать сделана из двух козелков, на которые положены доски. Железная печурка посредине. В углу на ящике ведро с водой, покрытое деревянным кругом, а на круге зеленая, с белым эмалевым нутром кружка. На стене над кроватью настоящее ружье.
— Зачем ружье? — спросил Костя.
— Вдруг волк забежит на пасеку? — хитро прищурился дедушка.
—
— Бывают, — сказал дедушка.
— И ты видел?
— Пока еще нет, — сказал дедушка.
Чего-чего только нет на скамейке и на полу! Целый день можно разглядывать. Сетки, решетчатые коробочки с выдвижными стенками, белые, гладко оструганные рамки с натянутыми поперек проволочками, длинный нож, заточенный с обеих сторон, как кинжал, и еще какая-то закопченная штука, похожая на кофейник с широким носиком.
— Дымарь, — объяснил дедушка. — Пчел отгонять дымом, чтобы не мешали.
— Батя, когда думаете начинать? — крикнул снаружи дядя Алексей.
— А что ж, сейчас и начнем, — сказал дедушка. — Выкатывай, Алексей, медогонку. Она под навесом, за будкой.
… И вот медогонка — большой, светлый, оцинкованный бак, на верхнем краю которого ручка, как у швейной машинки, и две косые шестеренки, — поставлена на чистую полянку над специальной ямой. И дед раскладывает на столе, ножками вкопанном в землю, ножи, ложки, ставит миску с водой, насыпает в дымарь опилки и разжигает их, приготавливает какие-то тряпочки, сеточки. Сейчас он еще больше похож на доктора. Лицо у него серьезное, очки строго поблескивают. Костя спешит все увидеть — и медогонку, и дымарь, который фукает дымом, если нажать на него сзади; он даже успевает примерить на лицо тюлевую сетку, похожую на большой китайский фонарь. Дед не сердится, все разрешает.
Наконец Костя решается пройти по улицам пчелиного городка. От каждого домика, от щели, у которой густо толпятся пчелы, вниз, на землю, косо проложены дощечки-сходы. Пчелы заняты непонятной работой, не обращают на человека никакого внимания. Они ползают вверх и вниз по сходням, вежливо уступают друг другу дорогу, иногда неожиданно срываются с места и, гудя, растворяются в голубом воздухе.
В дальнем конце городка поилка. На козлах лежит бочонок с неплотно всаженной деревянной пробкой. Из-под пробки каплями стекает на наклонную доску вода. Пчелы налетают на влажную доску со всех сторон. Пьют.
Тем временем дед снял крышку с красного улья и вынул из него первую медовую рамку. Она тяжела, густо облеплена шевелящейся темно-желтой массой. Дед ставит рамку одним концом на край улья и мягким просяным веничком сметает пчел. Они сваливаются в улей, нехотя взлетают, раздраженно гудят. Под веничком открываются соты. Сильно пахнет вощиной и цветами.
Дед переносит рамку на стол, обмакивает в миску с водой нож и срезает с сотов крышечки, закрывающие ячейки. Каждая ячейка похожа на маленький шестигранный стаканчик, в котором сладко поблескивает. Дед для чего-то нюхает соты, снова обмакивает нож в воду, вырезает из рамки большущий желтый маслянистый кусок и сбрасывает его на блюдце.
— А ну-ка, Костя, отпробуй.
И Костя пробует…
Перед самым лицом вьются гудящие точки. В небе стоят мягкие пуховые облака. Какой необычный, сказочный день!
Дядя Алексей вставляет начатую рамку в медогонку, а дед уже обметает вторую.
И вот медогонка заряжена, и дядя Алексей берется за ручку, и дед говорит «с богом» и улыбается, потому что сказаны эти слова просто так, для доброго начала.
Дядя Алексей крутит ручку, и медогонка, набирая скорость, начинает гудеть. Костя заглядывает внутрь. Там сильно и ровно вертится крестовина, в которой стоя закреплены рамки. Тяжелая желтая роса выбрызгивается на светлые стенки бака. Капли сливаются, сползают вниз, и на дне уже стоит прозрачный, хмельного запаха слой. Слой того, ради чего все хлопоты, полевая дорога, цветы клевера и весь этот чудесный, легкий, чуть облачный день.
Пчелы садятся на край медогонки, заползают внутрь: некоторые, сбитые тяжелыми каплями, падают в мед и умирают в нем, слабо шевеля ножками. Костя пытается вытащить их длинной соломиной.
— Не надо, — говорит дед. — Они добре поработали. А теперь приняли хорошую смерть. Сладкую.
Костя доедает сотовик, долго обсасывает последний восковой катышек.
Солнце переходит полдень.
— Можно сливать, — говорит дедушка.
Вдвоем с дядей Алексеем они опускают один из привезенных бидонов в яму, на которой выдается край медогонки. Дедушка берется за ручку крана и говорит Косте:
— А ну-ка, внук, неси из дому кружку.
Костя приносит и смотрит, как золотистая густая струя лентой укладывается в эмалевую глубину.
Все трое по очереди прикладываются к кружке.
— Хорош! — говорит дядя Алексей, крепко вытирая ладонью губы.
— Хорош! — повторяет Костя, зажмуривая глаза и качая головой.
Дед отпивает самую малость, долго держит мед во рту, пережевывает его, как хлеб.
— Откуда они гречишного натаскали, не пойму, — говорит он. — У нас здесь и гречи-то близко нету. Должно быть, от Максимовских. Максимовские сеяли.
Потом он откидывает заслонку крана, и толстая медленная струя, изгибаясь, падает в бидон.
… И опять гудит медогонка, и опять дед вынимает из ульев грузные рамки, и плывет, плывет над землей прозрачный звенящий синий день.
Костя устал.
Слишком много всего вокруг для одного маленького человека. Много солнца, много воздуха, чересчур широки клеверные поля.
Он уже не успевает смотреть. Жарко. И слегка кружится голова от выпитого меда.
Костя идет в прохладную будку, садится на жесткую дедушкину постель и на минуту закрывает глаза.
Как хорошо, что мать отправила его в Пеньково, а не повезла с собой в Крым. В Крыму и на Кавказе все будто не настоящее, как в парке культуры. Даже Черное море. И санатории точно выстроены из белых брусочков деревянного конструктора. Почему-то быстро становится скучно от такой красоты. И люди там похожи на гостей или на посетителей в музее. Можно даже посидеть на золотом стульчике, если устанешь. А здесь не чувствуешь себя приезжим. Здесь все — твое навсегда, на всю жизнь.
Костя придвигает к себе дедушкину подушку и на мгновение, на один коротенький миг прижимается к ней щекой. От подушки пахнет сеном и земляникой, и она такая мягкая! За стеной будки замирает гудение медогонки.