Розовое дерево
Шрифт:
Словно вдохновленные красотой природы и ландшафта, жители Эмметсвилла выращивали в своих садах кустарники, деревья и яркие цветы так, что весной, казалось, город расцветал одним роскошным богатым бутоном. Миллисент не могла выразить словами всей силы, с которой эта красота воздействовала на ее чувства, к тому же ее рационализм и достаточная житейская практичность не позволяли даже пытаться это сделать, но она ощущала, как сжималось сердце при виде роскошной природы городка.
Дойдя наконец до Первой Баптистской Церкви — большого здания с мощным резным забором — она поднялась по ступенькам и направилась прямо к скамье Хэйзов. Вообще-то говоря, скамейка не принадлежала
Служба закончилась, и Миллисент задержалась поболтать с некоторыми знакомыми. Когда она направилась к тетушке Ораделли, остальные родственники уже скрылись из виду. Миллисент пошла побыстрее. Тетушка Ораделли не одобряла, если кто-нибудь опаздывал к ней на обед. А все знали, что она в семье была главной.
Мать тети Ораделли умерла, оставив совсем маленьких детей, и она, четырнадцатилетняя девочка, стала для своих младших сестер и братьев матерью. Даже после того, как их отец женился во второй раз, она все равно продолжала сама растить и воспитывать детей. Ораделли настолько растворялась в жизни семьи и заботах о ней, что никто даже не думал, что она может когда-то выйти замуж. Однако она вышла, правда, несколько позже, чем это бывает обычно, за Элмера Холлоуэя, вдовца с тремя маленькими детьми. Даже со своими новыми малышками на руках она не бросила сестер и братьев и продолжала по-прежнему оставаться главой семьи Хэйзов. Теперь, будучи маленькой, полной седой шестидесятилетней женщиной, она все еще наблюдала своим зорким оком за жизнью семьи, и ничего не происходило ни у Хэйзов, ни у Холлоуэев, ни в городке Эмметсвилле, чего бы не знала Ораделли Хол-лоуэй.
Миллисент подошла к большому, внушительному кирпичному дому, где жила тетя и ее семья, и постучалась в массивную дубовую дверь. Через минуту дверь открыла Камилла Холлоуэй.
— Кузина Миллисент! — Камилла улыбнулась как-то быстро и нервно, как она обычно делала, и протянула руки, будто собираясь обнять Миллисент, но вместо этого просто пожала ей руку. Жесты и предложения Камиллы часто были какими-то оборванными, незаконченными, будто она на ходу передумывала что-то делать или говорить; и что бы она ни говорила, на последних словах ее голос постепенно таял. Она была одной из дочерей мистера Холлоуэя от первого брака; сейчас ей было около сорока. Камилла давно стала «закоренелой» старой девой, которая до сих пор жила со своим отцом и мачехой. Все говорили, что она была утешением для родителей на старости лет, но Миллисент не была уверена, что она способна служить утешением хоть кому-нибудь. Тетушка Ораделли, скорее, была раздражена ее неустроенностью и нервозностью поведения, нежели утешена присутствием в доме.
Миллисент жалела Камиллу. Должно быть, нелегко быть падчерицей у Ораделли Холлоуэй. Миллисент всегда старалась относиться к Камилле с особой теплотой, за что та, казалось, была ей трогательно благодарна. Однажды, к изумлению Миллисент, Камилла заявила, что она ее самая близкая подруга. Если учесть, что Миллисент встречалась с ней очень редко, только на семейных вечеринках типа сегодняшней, то девушка никак не могла понять, когда же она стала считать кузину настолько близкой. Это доказывало еще раз, как крепко Камилла была привязана к дому и к родителям. Миллисент надеялась, что не станет старой девой типа Камиллы — именно такой. Несомненно, она была другая.
— Мама на кухне, — сказала Камилла абсолютно ненужную фразу. Где же еще может находиться тетушка Ораделли, как не в гуще суеты, в своем опрятном, без единого пятнышка, фартучке, руководя всем и всеми?
Как она и ожидала, тетушка Ораделли колдовала у огромной плиты, наливая и переливая какие-то жидкости из одних графинов в другие, в то время как одна из ее падчериц стояла рядом с длинным деревянным половником в руках.
— Соус, кажется, уже готов. Анна, нужно расставлять приборы!
Пожилая леди повернулась в поисках очередного объекта внимания и увидела входящую Миллисент и неуверенно следующую за ней Камиллу.
— Мама, кузина Миллисент… — начала было Камилла, но миссис Холлоуэй нетерпеливо оборвала ее:
— Конечно, она здесь… Как ты, дорогая? И как бедняга Алан? Почему он не пришел с тобой? — не давая Миллисент времени для ответа, она продолжала:
— Почему бы тебе не надеть фартук и не помочь Анне?
Затем она занялась расстановкой фарфоровой и серебряной посуды на длинном обеденном столе.
Камилла извиняюще улыбнулась Миллисент. как будто бы она сделала что-то дурное:
— Мама так активна для своего возраста…
— Да, — сухо отозвалась Милли, — и вдохновляет всех нас.
Она взяла лежащий на холодильнике фартук, повязала его, затем сняла корзинку с одной из многочисленных полок и насыпала туда груши.
— Положи их в вазочку с китайским рисунком, — сказала Анна, указывая на большую белую фарфоровую вазу, на которой была изображена в голубых тонах какая-то сценка.
Миллисент пересыпала груши, зная, что тетя Ораделли очень строго следит, какое кушанье надо подавать в той или иной посуде, и горе той дочке или падчерице, которая по невнимательности положит груши в вазу, предназначенную для диоскореи. Нет, она не будет устраивать скандала. Тетушка Ораделли никогда не устраивала сцен. Она просто нахмурится, вздохнет и скажет: «Нет, нет, нет, дорогая, не в фарфоровую посуду», или: «Нет, ради Бога, только не это блюдо», как будто каждая мало-мальски образованная женщина должна знать, что к овощам подходит именно эта ваза, и никакая другая. И подобный случай надолго засядет в памяти тетушки, заняв свое место в списке достоинств и недостатков данной женщины. Впоследствии, на каком-нибудь уютном семейном сборище, она со вздохом заметит: «Бедный Джон, не могу понять, почему он на ней женился; Анна просто не имеет понятия, как вести домашнее хозяйство».
Миллисент понесла вазу с фруктами в просторную гостиную. Стол, длинный, черный, сделанный из черного-орехового дерева, был покрыт ирландской льняной скатертью. Ораделли Холлоуэй любила лишний раз напомнить, что ее муж был богат, и что если даже она и вышла замуж несколько позже других женщин их семьи, зато ее выбор был удачнее.
Сьюзан, дочь тети Софи и дяди Чаба, сидела на одном из стульев и разбирала салфетки, а ее младшая сестра и одна из дочерей Ораделли суетились вокруг стола, расставляя хрусталь, фарфор и серебро. Сьюзан подняла глаза на вошедшего и, увидев, что это Миллисент, лениво улыбнулась.
— О, Милли! — голос ее был хрипловатым и низким, говорила она так же медлительно, как и двигалась, улыбалась или делала что-нибудь еще. Ее брови были слегка изогнуты и придавали лицу сонное выражение. И хотя она никогда не отличалась красотой, мужчины почему-то всегда находили ее привлекательной, а мух был влюблен в нее так же страстно, как и восемь лет назад, когда они поженились. Однако, она никогда не была кокеткой, как, например, Ребекка Конолли; ее отношения с мужчинами были непринужденными и естественными, как само дыхание.