Розовый куст
Шрифт:
– Меня берете?
– Без тебя как без рук, – сказал Клыч. – Разрешите Потапыча с нами, Оскар Францевич.
– Разрешаю. – Клейн пожал всем руки и вышел.
– Ильин, Климов, Потапыч, – сказал, подтягиваясь и застегивая тужурку, Клыч, – полчаса на подготовку, сбор на вокзале, у транспортного отдела милиции. Я тут пока еще кое-что у старушки выясню. Ты, Климов, по приезде на вокзал возьми расписание, по которому шел поезд, выясни все места остановок. Ильин, позвони в магазин Шварца, потолкуй о Федуленко. А лучше съезди туда сам. Даю тебе на это пятнадцать минут сверх положенных. Все.
Глава VIII
Путейский рабочий орудовал рычагами, и дрезина ходко бежала по рельсам. С обеих сторон вдоль насыпи густо стояли сосны. Места были глухие. Темная тяжелая зелень бора изредка перебивалась косяками молодых берез, когда запах хвои уступал свежему запаху вешней, молодой еще листвы и птицы с майской страстностью запевали над полотном дороги. Черные подгнившие шпалы скрипели. Проржавленные рельсы гудели под колесами дрезины. Изредка пролетали будки путевых обходчиков, и опять шли леса. На редких переездах перед закрытыми шлагбаумами стояли впритык друг к другу телеги. Лошади, поднимая морды, ржали в небесную синеву. Возницы в домотканых пиджаках, поднося ладони к глазам, долго глазели вслед пролетевшей дрезине.
– Начнем от Андреевского, – сказал Клыч, пытаясь закурить на ветру бешеной езды. – И пойдем обратно, к городу. Климов, твое дело только смотреть. Местность, подозрительное поведение, личности… Ильин, ты расспрашиваешь. Сначала путейцев, потом всех, кто там будет по дороге встречаться… Не видали ли; не слыхали ли… Тут, черт его раздери, братишки, как бы не спугнуть. Может, он где на станции и прячется.
– Вы Федуленко подозреваете? – спросил Стас – Анкета у него такая. Кончил перед войной гимназию, из чиновничьей семьи. Потом юнкерское училище, два года фронта. В гражданской войне принимал участие на нашей стороне. Работал в нродарме Восточного фронта.
– Ин-тен-данты! – хмыкнул Клыч. – Хотя, конечно, разные бывали.
– С двадцатого года безработный. В двадцать втором стал работать у Шварца старшим продавцом. Пьет умеренно. В карты не играет, в воровстве замечен не был, отношения с хозяином хорошие. Состоял в профсоюзе. Человек молчаливый, скрытный, но суетливый. Всегда много ходит, толчется на месте, как будто у него на душе беспокойно. В общем, тип неопределенный. Никто о нем ничего точного не знает. Я позвонил Селезневу, попросил к Федуленко на квартиру направить ребят, пусть потолкуют с хозяйкой. Жил, кстати, один. Семья была когда-то, но исчезла.
Путеец за рычагами, обернувшись, что-то крикнул. Ветер отнес слова. Клыч шагнул к нему, держась за поручни, выслушав, кивнул.
– Уже Клебань, потом Пахомово, за ним Андреевское. Обдумывай, ребята, как будем работать. Ничего не понятно: когда исчезли, как исчезли… Может, они и правда, где в другом вагоне сидели после Андреевского, все может быть.
– А не мог Шварц сам сбежать? – спросил Стас, подняв к начальнику синеглазое задумчивое лицо.
– Что он, граф Толстой, этот Шварц? – хмыкнул Клыч. – С чего ему бежать? Семью любил, детей, зарабатывал им на приданое… Нет, ежели и сбежал, то не по своей воле.
Опять за соснами замелькали дома.
– Пахомово, – сказал Клыч. – Скоро и Андреевское.
В Андреевском на станции было пусто, запасные пути поросли травой. У водокачки, привязанный к ее основанию веревкой, пялил на приезжих веселые глаза бычок. У входа на станцию сидел инвалид, отгоняя мух. Картуз его с несколькими медяками лежал на обрубках ног.
На другой стороне путей у развешанного белья звонкими свежими голосами ругались две бабы.
– Я к начальнику, – сказал Клыч, спрыгивая с дрезины. – Ильин, поспрошай публику. А ты, Климов, секи!
Стас подошел к инвалиду. Тот пьяно дремал, изредка клюя носом и вздрагивая.
– Отец, – сказал Стас, – ты давно тут прохлаждаешься?
– С пятнадцатого года, – уставился на него продымленными алкоголем глазами безногий. – Как из госпиталя явился после Стрыпа, так досе тут и прохлаждаюсь. Подай «лимончик», служивый!
– Какой я тебе служивый? – сказал Стас. – Я у тебя вот о чем: ты с утра тут сидишь?
Глаза у инвалида приняли осмысленное выражение, он смигнул и хитро прищурился.
– Видал, видал, – сказал он, – подай «лимончик», все как есть сообчу.
– Да откуда у меня «лимоны», отец? – сказал Стас, оглядывая станцию. – А о чем это ты мне сказать собирался?
– Это я-то собирался? – опять прикрыл оба глаза безногий. – Может, кто другой, обознался ты, парень.
– Как знаешь, – сказал Стас, отходя. Слова инвалида его заинтересовали, но ясно было, что чем больше будешь любопытствовать, тем меньше услышишь.
– Эй, – позвал безногий. Его снедало одиночество и желание пообщаться. – Вали обратно, скажу.
Стас подошел.
– О чем это?
Инвалид усмехнулся и погрозил ему корявым пальцем.
– Кому мозги крутишь, милок? Аи я не знаю? Ты из-за Феньки сюды явился?
– Какой Феньки? – засмеялся Стас, подмигивая подошедшему Климову.
– Ка-а-кой? – укоризненно затряс головой безногий. – Дурак ты, парнишка! Я ж тут про всех знаю. Вы к ей из Клебани, а она с начальником станции в лесочке плироду изучает.
– Вот оно как! – сказал Климов.
– А ты думал! – подскочил безногий. – Я ее, стерву, насквозь вижу! Она вишь замуж задумала! У нас-то в Андреевском про ейную биохрафию все знают, вот она вам, сторонним, дыму напущает. Знаем! Все знаем!
– Дед, ты был, когда тут московский курьерский проходил? – спросил Стас.
– Кульерский! – с презрением плюнул перед собой старик. – Кульерские раньше были, а энтот как муха по стеклу ползет. Раньше, почитай, сотнягу, а то и больше – и на николаевки бабы зарабатывали – огурчики али там пирожки домашние к звонку приволокут, а тут три калеки выглянули, «лимоном» только погрозились.
– Сходил тут кто-нибудь? – спросил Стас.
– Здесь? – инвалид закатился так, что слезы выступили на бурых веках. – Тута отродясь один Коля-дурачок сходит. В Серпухов на богомолье ездит, а сходит – каждый раз станцию путает.