Рубедо
Шрифт:
«Наконец-то ты уезжаешь, — казалось, говорила она сквозь плотно сомкнутые губы голосом барона фон Штейгера. — Твоя жизнь закончена, и никто не спасет тебя, маленькая дрянь. А принц… он получил, что хотел, и теперь до тебя никому нет дела».
Марго поспешно прошла мимо, не поднимая головы.
Сквозь окно вагонного купе едва пробивался зимний свет. Пылинки кружились и оседали на ламбрекенах, на терракотовой обивке дивана, на столике, аккуратно застеленном скатертью, на мягком абажуре лампы.
Вебер забросил саквояж на верхнюю полочку, стянул
— Позвольте, я возьму урну, — мягко сказал он и, ощутив, как напряглась баронесса, поспешно добавил: — Нет-нет, я не собираюсь отбирать ее, не волнуйтесь. Просто поставлю вот сюда.
Она расцепила пальцы и беспокойным взглядом проследила, как прах Родиона, заключенный в керамический сосуд, перемещался из ее покрасневших от мороза рук на скатерть. Казалось, Родион снова стал маленьким и хрупким, и вспомнилось, как давным-давно она уже передавала брата вот так — обеими руками, бережно, стараясь не уронить и не разбудить. Тогда он смешно морщил пуговичный нос, а чьи-то руки — красивые, белые, с холеными ногтями, — принимали этот живой и дышащий сверток, и тихий женский голос говорил:
— Вот так, мой ангелок. Вот ты и познакомился с сестричкой. Она всегда будет защищать тебя. Ведь правда, Рита?
— Правда, — вслух прошептала Марго, прикусив губу, чтобы не заплакать снова.
Наверное — пусть будет так, о, милый Боженька! Если ты прощаешь заблудших ягнят! — его душа уже на небесах. Наверное, там он снова увидит маму и отца…
По горлу потекла обжигающая горечь.
— Дайте мне знать, когда устроитесь, — донесся терпеливый, звучащий на одной ноте голос Вебера. — И помните, что в Авьене у вас есть друг. Пока я жив, я буду помогать. Но и вы не забывайте меня. Обещаете?
Она послушно кивнула.
— Да. Спасибо, Отто…
— Храни вас Бог.
Помедлил мгновенье. Потом, точно поддавшись порыву, схватил ее руки и, прижав к губам, принялся осыпать жадными поцелуями пальцы, ладони, запястья, скользя вдоль кружев…
— Нет! — Марго отдернула руку прежде, чем из-под манжеты показалась рукоять стилета. Одернув рукава, повторила тише: — Нет, Отто! Прости…
Он выпрямился, поджав губы, и глаза посуровели, превратились в оловянные медяки.
— Конечно, — сдержанно произнес он. — Простите и вы меня, я только хотел…
Резкий и протяжный гудок оборвал на полуслове. В купе заглянул проводник, посоветовал господам провожающим освободить вагоны, и Вебер озлился, рывком нахлобучил шако.
— Телеграфируйте о прибытии, — процедил он, отступая к двери. — Не забудьте же!
— Прощайте, — вместо ответа прошептала Марго.
Дверь хлопнула.
За окном заклубился пар.
Вагон качнуло, и за спину поплыли фонари, перекрытия дебаркадера, черные остовы тополей. И в груди — Марго чувствовала это совершенно отчетливо, — что-то натянулось, задрожало и лопнуло с тихим болезненным звоном. Громко застонав,
Прощай, маленький Родион.
Прощай, любимый Генрих.
Прощай, Авьен.
Теперь будет много, много времени для раздумий и скорби, и много часов, чтобы оплакивать свою непутевую, не сложившуюся жизнь.
Вагон качнулся так резко, что Марго подбросило на сиденье. Она встрепенулась, одной рукой перехватила урну с прахом, другой удержала лампу. Колеса взвизгнули, замедляя ход, потом остановились вовсе.
Пронзительный, до рези в ушах гудок заставил ее вскрикнуть и сжать ладонями голову.
Сердце заколотилось часто-часто.
«Что-то вот-вот произойдет», — поняла Марго. А потом новая мысль обожгла до дурноты: «Облава!»
Она встрепенулась, бросилась сперва к дверям, потом к окну, потом остановилась посредине купе, тяжело вздымая грудь и прислушиваясь к нервным голосам снаружи.
Сомнений нет.
Шпионы выследили ее. Как бы ни старался Вебер — агенты Эвиденцбюро выследили Марго и теперь разыскивают, как сестру революционера, как опасную преступницу!
За окном промелькнули черные шинели. Марго слышала надсадный хрип лошадей, звяканье сбруи и шпор. Кажется, потянуло порохом. Кто-то глухо проревел:
— …состав остановлен именем его императорского величества!
Попалась! Попалась!
Теперь ее арестуют. Разобьют урну с прахом Родиона, а Марго бросят в темницу. Будут пытать. Сошлют на каторгу!
— Нет! Ни за что! — вскрикнула Марго и вытряхнула из рукава стилет.
Острая сталь царапнула ладонь.
Если сделать все быстро — они не успеют ее получить.
Если перерезать вот эту бьющуюся жилку на шее — она умрет свободной и гордой! Никто больше не посмеет указывать ей! Никто не заберет ее жизнь и свободу!
Марго рванула воротник.
Сердце билось в горле, перед глазами расплывались очертания предметов, и имя Родиона — выведенное красивой славийской вязью имя маленького Родиона! — жгло роговицу, отпечатываясь в памяти как ожог.
— Прости… — задыхаясь, прошептала Марго. — И прощай.
Дверь с грохотом распахнулась.
— Нет! Не смей!
Кто-то, скрывающийся за пеленой слез, заслонил тусклый зимний свет. Кто-то перехватил ее запястье, заставив выронить стилет. И Марго закричала, забилась в чужих руках раненой птицей, пока ее не скрутили так, что стало тяжело дышать, пока не закричали:
— Коньяку! Шнапса! Что есть?! Быстро!
И в ноздри не ударила острая спиртовая вонь. Слизистую обожгло.
Марго закашлялась, глотая слезы, ощущая, как жар разливается внутри, возвращая телу чувствительность, а сознанию — ясность.
— Еще! — требовательно произнесли над ухом, и Марго отхлебнула снова.
Дрожь унялась. Мир обрел четкость — вернулись ламбрекены, и терракотовые диваны, и лампа на столе. А еще прямо перед баронессой на коленях стоял Спаситель.
Она всхлипнула, не веря глазам, и сжала его запястье.