Рубедо
Шрифт:
— Все, — шепотом повторил Генрих, тотчас же забыв обо всем, и наблюдая, как стены пламени опали и все, что осталось от них — тлеющий подлесок и черные клубы дыма, ползущие меж деревьев.
— Ну, ребята! Теперь за мной! — махнул начальник пожарных.
И подчиненные, похватав брандспойты, понеслись тушить оставшейся огонь, вбивая в землю и пламя, и отравленный дым.
— Все! Все… — понеслось по толпе. Молитвы переходили в смех, смех — в благодарность Господу.
Генрих вытер лоб рукавом. Мельком глянув на Дьюлу, приказал подоспевшему полицейскому:
— Под арест! Немедля! Как
И, опустив дрожащие болезненно ноющие руки, с недоверчивой улыбкой наблюдал, как люди славили своего Спасителя.
Люди плакали.
Люди опускались на колени.
Глава 3.5. И возгорится пламя!
Ротбург.
Томаша похоронили с почестями. Генрих лично дал залп из ружья, и его многократно повторили гвардейцы. Вдова фрау Каспар — конечно, фамилия Томаша Каспар, — сбивчиво благодарила Генриха за доброе отношение, за помощь, за то, что позволил мужу лично прикоснуться к Спасителю, и теперь Томаш на небесах.
Генрих неловко благословил вдову и ее детей. Широко перекрестил плачущих и страждущих, приказал выдать из казны по триста гульденов всем, чьи дома пострадали от пожара, а после просил разойтись по домам: призрак смерти еще витал над столицей.
Авьен настороженно молчал — последние, кто еще осмеливался разгуливать по улицам, невзирая на патрули, и те заперлись дома. Не слышно ни голосов, ни цоканья копыт. Ветер гнал скомканные листовки и обрывки одежды, гудел в дымоходах и бешено вращал флюгеры. Над крышами стягивало тучи, и Генрих надеялся, что дождь действительно прольется — он вбил бы в землю остатки тлеющих листьев и дым.
— Сочувствую твоей потере, — сказал Натаниэль, всем видом показывающий, что тоже сожалеет об утрате и тоже чувствует неловкость за то, что выжил сам. Ведь это он должен был вернуться в Вайсескройц, чтобы вывезти оставшиеся реактивы. И именно они послужили причиной столь яро вспыхнувшего пожара.
— Он мог бы жить долго, — отозвался Генрих, хмуро наблюдая за танцем искорок в колбе. — Но каждый, кто, так или иначе прикасается к моей жизни, телом или душой, оказывается искалеченным… телом или душой. — Вздохнув, тихо добавил: — Томаш, Андраш, ты, Маргарита, матушка и… отец.
— Его императорскому величеству еще можно помочь, — заметил Натаниэль.
Генрих окинул взглядом готовые пробирки.
— Нам нужно больше. И нужны добровольцы.
— Об этом я уже подумал, — оживился Натаниэль, шагая к конторке и точно уводя Генриха от тягостных раздумий и сомнений. — Госпиталь Девы Марии, помнишь? Сейчас он явно в упадке и пострадал от погромов. Распорядитесь подать эликсир под видом нового лекарства, и, чтобы не вызывать ненужных расспросов и подозрений, назвать его… хм… допустим…
— «Эликсир доктора Уэнрайта», — быстро закончил Генрих. — Натан! Сегодня же приготовь пробирки! Мы выступаем против смерти!
Он воспрянул духом. После долгого, долгого ожидания, сомнений, страхов, неудач — он наконец-то был в их руках. Ламмервайн. Эликсир, побеждающий смерть.
В рабочем кабинете Генрих разложил колбочки по пакетам. В сопроводительных письмах писал:
«Ваши
Еще одно, с приложенной второй колбочкой и запечатанное с особым старанием, просил передать жене. В нем писал:
«Любезная моя супруга! В долгой разлуке я скучаю по Вас. С заботой прошу соблюдать предписания медиков, берегитесь сквозняков и сырости, хорошо питайтесь, больше находитесь на свежем воздухе. Толкается ли уже наш наследник? Мальчика я бы назвал Рудольф, а девочку — Маргарита. Лекарство, что посылаю Вам, держите на крайний случай. Рекомендации отправлены лейб-медику. С нежностью — Ваш супруг, Генрих».
И третье хотел бы отправить Маргарите…
Ее стилет удобно лежал в забинтованной руке. Бражник, вылепленный на рукоятке — единственно целый мотылек в пустой, лишенной каких-либо экземпляров, комнате. Они хранили на себе отпечаток всех неудач Генриха, всех его слабостей и пустых надежд. Казалось, за последние несколько месяцев Генрих вырос из прошлого как из детской одежды, и перед ним во весь исполинский рост возникли настоящие заботы, требующие настоящих решений.
Марго была фонариком, ведущим Генриха из тьмы заблуждений в настоящую жизнь.
В двери коротко стукнули.
На миг Генриху почудилось, что через порог переступит Томаш — всегда выглаженный, аккуратно причесанный, держащий в белых перчатках поднос с чашкой кофе и спрашивающий: «Ваше высочество, желаете скорректировать список дел на завтра?»
Задержав дыхание, Генрих поднял болезненный взгляд.
Но это был не Томаш — мертвые не возвращаются из могил, даже для того, чтобы перебинтовать руки своего любимого мальчика. И Генрих знал, кто войдет вместо него. Знал — но все равно надеялся.
Вошедший сверкнул лысиной и заявил с порога:
— Плохие новости, ваше высочество.
— Говорите, — бесцветно отозвался Генрих и сильнее сжал стилет.
— Его преосвященство бежал из-под стражи.
Генрих прикрыл глаза. В висок вошла раскаленная игла, и между веками заискрило.
— Как это получилось? — осведомился он.
И словно увидел: вот Дьюла, с руками, заведенными за спину, садится в полицейскую карету. Конвой из четырех констеблей — двое впереди, двое по бокам, — сопровождает арестованного в участок. Экипаж трогается. Один из констеблей смотрит в окно, другой зевает, третий прикрыл глаза, а четвертый вскидывает револьвер и несколькими выстрелами наповал укладывает двоих.