Рубеж. Пентакль
Шрифт:
– О чем ты? Не понимаю.
Да, конечно! Я попытался говорить с ним на языке, неведомом в его Сосуде. К тому же он молод, а только с годами приходит мудрость.
– Двойник – это ты, чья душа столь сходна с моей. Смерть – девушка, которую ты знаешь. А Пленник… О нем я и хочу спросить. Кто он?
Снова молчание. Внезапно я пожалел об этом разговоре. Уже много лет я пытаюсь разобраться в себе. Чем мне поможет мальчишка, заживо сгоревший в пламени последней мольбы?
Чем я сам помогу себе?!
– Пленник… Ребенок, за которым меня послали?
– Да…
Вспомнились глаза – страшные, недетские глаза, способные ввергать душу в пучину чужой памяти. Я не верю в чертей, которых боятся глупые гои. Но в тот миг я был готов поверить даже в рогатых бесов.
– Князь выбрал меня, чтобы доставить ребенка в наш мир. Думаю, он – княжеский родич. Может быть, внук.
Я не поверил. Внук мелкого князька пересекает Рубеж, пронзая границы сфир?
– Но князь… Он не просто человек. И, может, не человек даже. Ты знаешь о духе, который может жить и в камне, и в людской плоти? Жить – а потом менять того, в чье тело вселился?
Я понял, что стою на берегу реки. Но на другую сторону не перебраться – поздно. Двойник узнал что-то важное, краешек тайны, неясной пока и ему самому.
– Ты услыхал, что хотел? Если да, то отпусти меня.
Он прав. Я открыл глаза, чтобы на миг отдохнуть от беспощадной белизны. Я ничего не узнал и уже не узнаю. Хлеб Стыда на сей раз не достался мне.
– Прости. Я побеспокоил тебя, Двойник. Уходи – и прощай!
Белесый кокон дрогнул. Пленная душа – черная косточка – подступила к самым краям, вновь сжалась.
– Я уйду. Но сначала ответь. Ты понял, что случилось с тобой – и со мной?
Он тоже любопытен. Как и я. Много лет хотелось понять – пока не открыл я первые страницы великой Книги.
– Хорошо! Слушай, Двойник! Не знаю, понятны будут ли тебе мои слова, но скажу, как вижу… Многие дети гибнут, моля Святого, благословен Он, о Мести и Силе. Многие – и от них остается только прах. Но ты и я родились не случайно. Каждый из нас нес на плечах бремя, еще непонятное нам, но важное для родного Сосуда…
– Да…
В его беззвучном голосе – боль. Я вновь вспомнил видение – беззащитный мальчик перед убийцами в стальных латах.
– Я – простой мальчишка из маленького городка. Не знаю, кем бы я стал, но отец надеялся, что я буду великим цадиком, учителем Торы и, может быть, продолжателем самого бар-Йохая, да пребудет с ним Б-жья благодать! Он говорил, что именно мне суждено разбудить Дремлющего Льва…
Я оборвал себя, заставив замолчать. Что этому пришельцу до моего народа, до его великой и страшной судьбы? Это – моя боль.
– Когда случилась беда, мне было двенадцать лет. Возраст, когда Зерно Души готово прорасти и заполнить Оболочку. И когда Смерть подступила ко мне, я воззвал – и меня услыхали. Зерно проросло, но не так, как задумывалось. Мне даровали другую Душу и другую Судьбу. Я просил о Мести – и мне было дано это право…
…Говорить дальше не было сил. Мокрая дорога, запах горящей плоти, веревки, впивающиеся в запястья…
– Мне тоже было двенадцать, – его голос звучал спокойно, но где-то в глубине по-прежнему звенела боль. – Я родился, чтобы сделать что-то важное. Что – не помню. Но мне было даровано другое – право побеждать. Побеждать – не даруя смерть…
Я невольно усмехнулся – горько, беззвучно. Вот даже как!
– Ты счастливей меня, Двойник! Мне даровали иное – право мстить, но не миловать. Я – Смерть и буду ею, пока моя Смерть не придет за мной.
Молчание. Белый кокон начал терять очертания, растворяться на сверкающем фоне. Двойник уходил, и мне незачем было его держать…
– Прощай! – прошептал я одними губами. – Да пошлет тебе Святой, благословен Он, покой, недоступный мне!..
Свечи гасли, белые линии на полу потемнели, становясь обычным рисунком. Космос исчез, осталась неровно начерченная шестилучевая звезда.
Все…
Я медленно опустился на колени, закрыл лицо руками. Что я узнал? Почти ничего. Путь, подсказанный мне Пленником, никуда не привел. Жалко сил, потраченных впустую. Почему-то думалось, что Пленник и станет Кевалем – проводником в Сосуд, где я смогу разорвать страшную паутину своей судьбы.
Нет! Уже не смогу!
Перед глазами вновь встал горящий сад, горло запершило от жирного густого дыма. Кем ты должен был стать, Двойник? Великим ученым? Великим правителем?
Ты не стал – как и я.
Только у меня не было сада, не было дома с колоннами из розового мрамора. Маленькая хибарка на окраине Умани, вишневое дерево у входа, единственный лапсердак с заплатками на локтях, доставшийся от щедрого дяди Эли…
– …Ваш сын станет великим учителем, уважаемый ребе Иосиф! Может быть, даже наставным равом в самом Кракове! Хотел бы я, чтобы мои великовозрастные балбесы понимали Тору хоть вполовину так же, как и он. А ведь вашему сыну, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, только двенадцать!..
…Да, мне было только двенадцать, когда проклятый Зализняк ворвался в Умань.
Отец не верил – и отказался бежать. А потом стало поздно. Мы успели выбраться из северных ворот, но только для того, чтобы наткнуться на очередную гайдамацкую ватагу, – люди Зализняка спешили в горящий, гибнущий город.
– …Хлопцы! Глянь! Так то ж жиды! А ну, робы грязь!..
Отцу повезло – он упал сразу под ударами шабли. Повезло и матери – ее проткнули острой косой. И Лев Акаем, жених сестренки старшей, погиб без мучений – бросился на врагов и упал бездыханным.