Рубеж
Шрифт:
– Ярина…
– Так уйди! – Сотникова неожиданно сильно толкнула его в грудь. – Уйди, коли тебе так противно!
Теперь озлился Гринь. Надо же, как выкаблучивается, скверная девка. Мало пороли ее, безобразницу!
Перехватил Яринины руки. Гонор – хорошо, а мужик все же сильнее, чем самая бешеная девка. И это правильно, а то невесть куда свет скатился бы через этих баб!..
Ярина сверкала глазами. Щеки – мокрые от недавних слез, искусанные губы распухают на глазах. Эх, глупое дите!..
Соленые губы-то.
Не укусила бы, как тот котенок. Зубы острые…
Нет, не кусается. Обмякла.
Совсем обмякла. И губы… живые. Ой, Господи!..
Гринь с трудом отстранился. Грех, грех-то какой. Приголубил-то девку скорее из жалости, а грешная плоть взбеленилась, теперь спать не даст. Ох, Ярина Логиновна!..
Сотникова сидела красная, как степь по весне. Вся в маковом цвете. И горячая, жарче, чем костер.
Эге, подумал Гринь удивленно. А ведь панночка та еще, с перцем панночка, ей бы не шаблей махать и не сотней командовать…
Пахло водой и ночью. Еле слышно шумели ветки над головой, и шумела вода, но стук Гриневого сердца заглушал все звуки.
– Слышь… чумак… спать пора.
И голос у Ярины Логиновны изменился. Сделался басовитым, как гудение шмеля.
Теперь поспишь, – подумал Гринь горько.
Столько ночей они провели бок о бок, и хоть бы что! Бывало, на одной рогожке укладывались рядышком, как два полена, бесчувственные, равнодушные, только одним озабоченные: спать.
Гринь улегся на бок, подтянул колени к животу, закрыл глаза. Сразу привиделась голая сотникова – но не такая, какой он ее из-под бурелома вытаскивал, безжизненная и окровавленная. Нет – чистая, легкая, как из бани.
Ярина шумно ворочалась по ту сторону от костра. Плачет?
– Не холодно, Ярина Логиновна?
Тишина.
– Так не холодно?
Еле слышно, тише, чем ветер в тополях:
– Холодно…
Подобрался поближе. Укрыл своей рогожкой. Сам пристроился рядом. Подумать бы – так не думается, сердце колотит, как походный барабан, а девка уже не тощая – тонкая, как струна на лире, тростиночка…
– Чумак… Ты… полежи со мной. Просто полежи.
Замер. Даже дышать перестал.
В переплетении ветвей перемигивались звезды. Огромные какие, бог ты мой, ну и здоровые звезды в здешних краях, а он сейчас только заметил.
Оксана.
Давно это было, будто триста лет назад. Когда съездил в Валки по заданию жида Юдки, передал что велено и вернулся – все в той же пелене, чародеем наведенной. Когда кинулся к Оксане своей ненаглядной, теперь уже точно своей, сосватанной, без пяти минут жене. К Оксане, предательством выкупленной.
Только и помнит, что гарью пахло, будто под окошком мусор жгли. Оксана улыбалась, как кукла тряпичная. Еще хлопцы ржали, будто кони. Желтые зубы скалили. Черные брови, карие очи, пышные груди… А больше не помнится ничего.
А грудь у сотниковой маленькая
Жарко.
Тепло.
Тепло и спокойно, и страшно и уютно, как разогретой земле в половодье.
О Господи… бывает же такое!..
Не думается. Не вспоминается.
Пытка.
Перед рассветом он с трудом поднялся, разминая затекшие мышцы. Надо было отойти по нужде; Ярина Логиновна тоже проснулась, но подниматься не стала. Лежала, свернувшись калачиком, не открывая глаз.
Гринь вернулся. Лег теперь уже в сторонке. От утренней сырости пробирал озноб. А может, и не только от сырости. Страх? Стыд?
Поднялся, раздул угли, подбросил хворосту в остывший костер. Занялось ровно и весело, чумак погрелся, потом снова лег.
Сотникова выждала время и поднялась тоже. Подобрала свою палку; Гринь сделал вид, что спит. Все равно Ярина не примет помощи, хотя ходить с костылем по оврагу и неудобно, и опасно. Чего ходить-то, присела бы у костра в двух шагах, но нет – побрела куда-то в сторону, поковыляла…
– Ай! Ай-яй!
Гриня бросило в пот. Сразу вспомнилось озерное страшило, и те рожи, что корчили поселяне, и…
– Ярина!
Тишина. Внизу, вдоль оврага, шорох – будто удаляется по хрустким листьям толстая поворотливая змея.
– Ярина… Логиновна!
В темноте он едва не сшиб ее с ног.
– Тихо, чумак. Вот… на земле лежит.
Гринь наклонился пощупать – и еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Палец натолкнулся на шип – хорошо, щупал осторожно, а то и вовсе руку нанизал бы.
– Один удрал, а этот… свернулся. Еж это, чумак… а я думала – чорт!
Плечо сотниковой вздрагивало. Волной накатила нежность – обнять, удержать, привлечь. Гринь через силу удержался – а вдруг оттолкнет?
Глаза тем временем привыкли к темноте. В палой листве лежал клубок размером с тыкву, не приведи Господь наскочить на такое босиком!..
– Давай, – сотникова начальственно толкнула ежа своей палкой. Еж едва не скатился вслед за товарищем, – но палка не позволила. Гринь на ощупь вернулся к костру, подобрал рогатину, вдвоем с Яриной они выкатили ежа на светлое место.
– Чумак… да он ведь железный!
Тускло поблескивал металл на растопыренных иглах. Ни дать ни взять, ножи. Стилеты.
– Надергать да снести к кузнецу, – кровожадно предложила Ярина. – Пусть шаблю выкует. А был бы такой здоровый еж – подумай, чумак! – так и кузнеца не надо. Выдернули бы по иголке… Пан Рио рассказывал… Да, пан Рио! Что в их краях водятся железные ежи ростом с лошадь!
Говорила, говорила, говорила. Избегала смотреть на Гриня; кстати подвернулся ежик, и переполох случился вовремя. Может быть, гоноровой сотниковой удастся убедить себя, что ничего между ними и не было. Приснилось, привиделось…