Рубеж

Рыбин Анатолий Гаврилович

К вышке, натужно гудя моторами, подошли танки, мокрые, по самые башни залепленные красным суглинком. Развевавшийся над вышкой красный флаг медленно опустился, возвестив, что стрельбы закончились.

Над степью ползли и ползли низкие, рыхлые тучи. Дождь то утихал, то снова усиливался. Холмистый горизонт еле-еле угадывался в плотном сером тумане.

2

С танкодрома Мельников приехал в штаб дивизии. Проходя в свой кабинет, приказал дежурному офицеру:

– Полковника Осокина ко мне!

С того дня, когда

полковник Осокин прибыл в дивизию, прошло без малого полтора года. Однако прибытие его запомнилось комдиву очень хорошо. Он проводил тогда в Доме офицеров беседу о сражениях на Днепре, рассказывал офицерам о героическом артиллерийском дивизионе, который, переправившись на плотах в расположение войск противника, целые сутки со взводом пехоты удерживал до подхода главных сил крошечный клочок земли у хутора Лесного.

Когда беседа закончилась и слушатели, поднявшись с мест, направились к выходу, к Мельникову подошел незнакомый офицер в полковничьих погонах. Сухопарый, высоченного роста, он с какой-то особенной лихостью приставил к виску длинную тонкую руку и доложил, что направлен в дивизию на должность начальника ракетных войск и артиллерии. Пожав прибывшему руку и ознакомившись с направлением, Мельников спросил, улыбнувшись:

– Так вы к нам прямо с берегов Волги?

– Верно, – ответил полковник. – А если обратиться к прошлому, то можно сказать – с Днепра. С того самого плацдарма, о котором вы только что рассказывали, – не без гордости добавил он.

– Как это? – Мельников непонимающе посмотрел на Осокина. – Вам сколько же лет, извините?

– Сорок два. Но вы не удивляйтесь, я был тогда всего-навсего двенадцатилетним подростком, и мое участие в боевых действиях сводилось к весьма скромной роли: я приносил артиллеристам воду в двух чайниках. Но если учесть, что берег с двух сторон простреливался немецкими пулеметами, то я тоже чувствовал себя полноправным бойцом.

– Интересно, – оживился Мельников. – Я ведь потом с пехотой переправился к Лесному. Но тогда плацдарм уже был расширен. Мы там у вас больше двух десятков только подбитых вражеских танков насчитали. Как дивизион выстоял, уму непостижимо…

Сейчас полковник Осокин вошел в кабинет комдива, как всегда, строго подтянутый, по-деловому сосредоточенный. Мельников спросил его:

– Что там у ракетчиков произошло, Аркадий Петрович? Объясните, пожалуйста.

– Ничего особенного, товарищ генерал, – ответил Осокин. – Занятия прошли неплохо, хотя желаемых результатов в организации самообороны ракетчикам достигнуть пока не удалось.

– А после занятий?

– Разбор я сделал, указал на недостатки. Самого Жогина покритиковал за пассивность в обороне.

– И все?

– Все.

– А разрешение на проведение своих экспериментов майор Жогин спрашивал у вас?

– Каких экспериментов? – удивился было Осокин, но тут же вспомнил: – Ах да! Верно, было такое. Правда, не очень хотелось мне идти ему на уступку. Люди все же устали, да и дождь не переставал. Но вы же знаете, какой энтузиаст этот Жогин, товарищ генерал. И помощники у него такие

же…

– Но вы разрешили ему продолжать занятия?

В больших глазах Осокина застыла настороженность.

– Я сказал, чтобы майор сам решил этот вопрос.

– Устранились, значит?

– Зачем же так, товарищ генерал?

– А затем, что начальник штаба отменил этот эксперимент, потому что проводился он без вашего разрешения.

– Напрасно он это сделал.

– Вот теперь доказывайте, что земля вертится! – с гневом сказал комдив. – А главное, люди попусту трудились, столько дорогого времени потеряли на развертывание и свертывание пусковой установки. Представляете, какое теперь у них настроение?

– Но майор Жогин – командир с достаточным опытом, товарищ генерал, и опекать его на каждом шагу просто нет никакого смысла. Больше того, излишней опекой можно задергать человека и погасить в нем творческую инициативу.

Комдив остановил Осокина:

– Не опека нужна, Аркадий Петрович, а конкретное руководство.

– Я понимаю, товарищ генерал.

– А если понимаете, то постарайтесь, чтобы казусов наподобие сегодняшнего больше не было.

Обычно полковник Осокин выслушивал замечания комдива терпеливо, не возражая. Сейчас же, встревоженный неожиданными претензиями, он нервно заметил:

– Надо, чтобы начальник штаба был сдержаннее, товарищ генерал.

– А у меня с ним разговор уже был, – сказал Мельников. – Вам же, как начальнику ракетных войск и артиллерии, нужно больше вникать в то, что делает майор Жогин по линии рационализации.

– Так я в курсе, могу доложить. Есть уже достижение в подготовке расчетных данных. Теперь важно закрепить все это, выработать систему.

– Об этом я уже знаю, – остановил его Мельников. – Меня беспокоит другое: иной раз трудно отличить, чем занят Жогин – плановой учебой или рационализацией.

– Это верно, – согласился Осокин. – Но что делать, если хорошая идея приходит иногда в самый неподходящий момент? Она вроде летучей звезды на ночном небе: засветится вдруг и тут же погаснет. А ее ведь нужно успеть схватить, второй раз она может не появиться.

– Так что же вы предлагаете? Стоять в стороне и наблюдать, как майор Жогин ловит эту самую звезду, а начальник штаба – Жогина?

Осокин смутился, но тут же поборол смущение.

– Творческий замысел – дело очень тонкое, вы это знаете сами, товарищ генерал. Тут вмешательство со стороны начальства, мне кажется, не всегда уместно.

– А помощь?.. Если помощь человеку нужна? Об этом вы подумали?

– Думаю, товарищ генерал.

– Тогда потрудитесь дело поставить так, чтобы полевые занятия ракетчиков проходили без помех и происшествий. Вы не должны выпускать из своих рук ни боевой подготовки, ни рационализации. Понимаете?

– Стараюсь, товарищ генерал.

– Что значит «стараюсь»? – Мельников строго посмотрел на Осокина. – Нужно сделать так, чтобы никакой стихийности в действиях ракетчиков больше не было. Сейчас, перед учениями, это очень важно, Аркадий Петрович.