Рубежи свободы
Шрифт:
Я был на пароходе "Адмирал Нахимов", непосредственным свидетелем того печального инцидента. Среди пассажиров был русский адмирал Лазарев, самая загадочная фигура в русской правящей верхушке — очень жаль, что я не успел взять у него интервью. В ресторане он находился вместе с женой (очень красивая женщина, похожая на актрису из одного русского фильма, пользовавшегося большой популярностью), двумя сыновьями и многочисленной свитой. Нам прислуживали вышколенные официанты, среди них был один, очень представительного вида, похожий на священника. Я видел, как он нагнулся над столом Лазаревых — и в следующую минуту там что-то произошло, несчастному официанту скрутили руки и потащили прочь. Адмирал с семьей, как и несколько других важных персон, окруженные охраной, также спешно покинули ресторан. Когда я пытался это сфотографировать, ко мне подскочили двое агентов в штатском, и грубо велели засветить пленку. А всей оставшейся публике было приказано разойтись по своим каютам и оставаться там, до особого разрешения.
Сейчас о том можно сказать — накануне я имел разговор с представителем украинского Сопротивления. Мне был дан намек, что на корабле что-то должно произойти — и, воспользовавшись вынужденным заточением в каюте, я стал набрасывать в блокноте предварительный план будущего репортажа. Не опасаясь за себя лично — ведь журналисты, это некомбатанты, их не принято трогать, по крайней мере, в цивилизованных странах и в мирное время. Но русские повели себя как варвары — ворвались в мою каюту, все перевернули вверх дном, и мой блокнот стал главной уликой. Еще, у меня якобы нашли боеприпасы — смешно, ведь журналисту совсем не надо лично в кого-то стрелять! — а также заявили, что кто-то из схваченных повстанцев дал показания против меня. Я не имел дипломатического статуса, хотя британский консул в Одессе был предупрежден и готов, при моем исчезновении, сделать запрос о моей судьбе. Но русский офицер НКВД, допрашивающий меня, сказал, что если здесь дошло до взрывов и стрельбы, то на корабле действуют законы военного времени — и любого, заподозренного в сотрудничестве с врагом, могут допрашивать с применением пыток, а затем расстрелять без всякого суда. У него были глаза патологического убийцы, и я понял, что он не шутит. И я дал требуемые показания, и все подписал — как сделал бы на моем месте любой благоразумный человек.
Про свое заключение в севастопольской тюрьме ничего интересного сказать не могу. Как и про свое этапирование в Москву, в отдельном купе почтового вагона, под конвоем солдат НКВД или СМЕРШ — первые, это советская тайная политическая полиция, вторые, это армейская разведка и контрразведка, при сильном соперничестве друг с другом [37] . К чести русских, могу отметить, что меня не били, не пытали, не морили голодом, и содержали во вполне приличных условиях (за одним исключением — русские поезда, это подлинный ужас), но строго контролировали каждый мой шаг. Ведь в будущем судебном процессе, я формально считался не обвиняемым, а свидетелем — и разумеется, моя изоляция была нужна лишь для моей безопасности.
37
Прим. авт. — англичанин плохо знает наши реалии. В описываемое время даже в альт-СССР были уже не наркоматы а министерства, причем госбезопасность отделена от внутренних дел, так что не НКВД а МГБ. Также и СМЕРШ, войсковая контрразведка, был лишь в группах Советской Армии в ГДР, Италии, Маньчжурии, и прочих территориях вне СССР.
Суд, проходивший в Москве летом 1953 года, русские коммунисты могут записать на свой счет как безусловную пропагандистскую победу. На скамье подсудимых оказались не только те несчастные, кто пытались захватить пароход, но и все украинское повстанческое движение — широкой публике, в том числе журналистам, как из СССР и советских сателлитов, так и из свободного мира, было продемонстрировано большое количество свидетельских показаний, документов и фотоматериалов, говорящих о зверствах ОУН, кто-то из моих коллег даже сравнивали это с известным фильмом про "Обыкновенный фашизм". Суд проходил в том же дворце на Пушкинской (Дом Союзов, Октябрьский зал), где пресловутые процессы тридцать седьмого года. Как и тех троцкистко-бухаринских заговоршиков, несчастных украинских повстанцев судила Военная Коллегия Верховного суда, а главным обвинителем был господин Руденко — тот самый, кто представлял интересы СССР в Штутгарте, в итоге отправив на виселицу Гитлера, Геринга и еще пару десятков высших руководителей нацистского Рейха. Процесс был безупречно отрежиссирован и даже театрализован — на сцене за президиумом был экран, на котором публике демонстрировались фотографии и документы. Зачитывались показания свидетелей. Обвинение проводило однозначную параллель между гитлеровским нацизмом и украинским повстанчеством — тем более, что господин Бандера своим сотрудничеством с гестапо и абвером во время войны дал прекрасный повод для таких обвинений. А у нас в Британии запомнились слова Руденко — что попытка захвата корабля с убийством экипажа и пассажиров по английским законам однозначно считается пиратством, наказуемым виселицей. Эти законы до сего времени официально не отменены — и как бы у вас в Англии сейчас поступили бы с террористами, пытавшимися захватить ваше судно?
После этой обвинительной речи, мне показалось, сейчас в зале раздадутся аплодисменты и крики "смерть им"! А некий господин, назначенный защитником, по существу поддержал прокурора, заявив:
— Как можно защищать нацистских преступников, бандитов и убийц? Выполняя свой долг, я рад бы увидеть хоть какие-то смягчающие обстоятельства — но не вижу таковых, кроме словесного раскаяния обвиняемых. Вы поверите им на слово, что "они больше не будут"?
И никто не замечал, что на скамье подсудимых — в большинстве, дети, не достигшие двадцатилетия [38] . Я видел, как некоторые из них готовы были плакать от страха. Никто не задался вопросом, во имя чего эти юные герои пошли на верную смерть? Если против них, нескольких десятков детей, решившихся на отчаянный шаг ради любви к своей родине-Украине, была высажена на пароход рота морского спецназа, под командой полковника Смоленцева, того самого, что захватывал Гитлера — сотня отборных головорезов, вооруженных до зубов, обученных абордажу, и привыкших убивать не задумываясь, всех на кого им укажут. Лишь двадцать юных бойцов Сопротивления пережили тот бой, оказавшись в плену — а сколько же было безжалостно убито, и трупы их были выброшены за борт, на корм акулам? Сколько умерли от пыток при допросе — если даже меня, иностранца и журналиста, готовы были подвергнуть этому? Отчего среди выживших оказалась лишь одна девушка — с остальными поступили, как в фильме про царя Петра, "в крепости вино и бабы, пей и гуляй"?
38
Прим. авт. — до 1969 г. в Англии совершеннолетием считался 21 год.
"Герой" Смоленцев (успевший еще и в Италии отличиться) также выступил свидетелем на процессе, в самом его конце. Его речь по духу не отличалась от прокурорской — враги, уничтожить! Я спросил бы его, достойно ли такому как он, гордиться победой над детьми, но мне никто не дал слова. Смоленцев был великолепен, блистая в парадном мундире с множеством наград — наверное, все женщины из числа присутствующих в зале, завидовали его жене, известной русской актрисе, она также была на пароходе, и выступила свидетелем после своего мужа — рассказав душещипательную историю, как глава повстанцев, Василь Кук (тот самый официант) хотел зарезать ребенка, "но один из товарищей, случайно оказавшийся рядом, схватил мерзавца за руку с ножом". Затем она (как мне показалось, искусственно), пустила слезу, дрогнув голосом, будто говорить "о подобной гнусности" ей было невыразимо тяжело — а когда она сошла со свидетельской кафедры, муж-герой заботливо обнял ее за плечи, помогая пройти на место в зале.
А я помню, что тогда в ресторане Кук (глава отряда повстанцев, зачем-то переодетый официантом) сам подошел к столику адмирала Лазарева. Он был ко мне спиной, и далеко от меня — но после предельно короткой беседы, из-за соседнего стола вдруг вскочил офицер, и выкрутил Куку руку за спину, причем никакого ножа я не видел. И сразу все понеслось — значит, Лазарев тоже знал? Вряд ли в зале при всех могли быть переговоры — скорее обусловленный ответ, одно или два слова, понятные тем, кто в процессе, согласие или отказ, да или нет. Ответ не понравился Лазареву, и он дал команду — его "адъютант", первым набросившийся на Кука, был тот же офицер НКВД, который допрашивал меня, угрожая пыткой — командир его телохранителей, прикомандированных от русского ГБ? Какие договоры могли быть у адмирала, занимающего высокий пост в советском ВМФ, а не в политике, с украинскими повстанцами? Или Лазарев попутно состоит в штате и другой Конторы?
А после, вызвали меня. Когда и у судей, и у публики, уже сложилось устойчивое мнение, кто виновен. И этой публике, среди которой были и мои собратья по перу, предъявили мой блокнот — как пример лжи, готовой вылиться на головы западному читателю. Мои оправдания, что это лишь "предварительные наброски", которые в окончательный вариант не вошли бы, вызывали лишь смех в зале, и гневные вопросы судей:
— И как "пьяные офицеры толпой насиловали украинских девушек, так что крики раздавались по всему пароходу", это тоже наброски? Или как "беременную женщину разорвало на куски, гранатой при штурме", это ваш авторский вымысел? Вы хотите сказать, что у вас "свобода слова" понимается по Геббельсу, "чем чудовищнее ложь, тем скорее ей поверят"?
Что поделать, господа — человек не совершенен. Так уж повелось, что читающая публика любит смаковать кровь, насилие, убийства — а я, в сочувствии к повстанцам, изобразил то, что хотел изобразить. Но слова прозвучали "не в то время и не в том месте", и эффект был прискорбный. "Дейли Экспресс" от меня открестилась и вышвырнула вон. И меня не брали ни в одну приличную газету — "мы разделяем ваши политические убеждения, мистер Гарднер, но поймите правильно, наша репутация, и доверие читателей…". А когда я, доведенный до отчаяния, обратился к Стэну Уилкинсу из редакции "Экспресс" (кто телеграфировал мне, взять билет на тот проклятый пароход), раз вы меня так подставили, то возместите, а то я ведь тоже могу всякие неприятные вопросы вам обеспечить, то услышал ответ:
— Оливер, дело не в том, что вы в чем-то виноваты. А в том, что у газеты возникли проблемы из-за вас. И наименьшей потерей для репутации было, сделать вас крайним — ничего личного, просто бизнес. И выслушайте дружеский совет — Британия не полицейское государство, как Советы, но с этими джентльменами, вы поняли, о ком я говорю, лучше не ссориться. Если станете болтать лишнее, то весьма вероятно, станете жертвой грабителей, или вас машина собьет, или случайно выпадете из окна — мало ли что могут придумать… Вы живы, вы дома — а потеря работы, это такая мелочь в сравнении с двадцатью годами в русском ГУЛАГе!