Рубин Великого Ламы

— Ах! — проворчал негр, широко раскрывая глаза.

— Вот глубокая мысль, — сказал себе лорд Эртон, вынимая записную книжку, чтобы отметить в ней эти драгоценные и оригинальные наблюдения. После этого он по дошел к подзорной трубе, с которой постоянно возился.

Уже видны были далеко внизу под ногами путешественников берега Франции. Скоро они оставили позади себя пролив, проходя над континентом.

Вот виднеются холмы по Шельде, потом Арденнски и Аргонские горы со своими реками, сверкавшими на солнце: Маасом и Самброй, — все это дорогие имена для каждого француза, напоминающие самые славные войны в их истории! Налево впереди чуть виднелась туманная беловатая полоса — это был Рейн, который скоро стал виден вполне ясно, так как они пролетали над самым Страсбургом. По мере того, как они приближались к Вогезам, можно было наблюдать округленные вершины этих гор, которые заслужили название шарообразных.

Между тем дамы занялись устройством своего помещения. Мистрис Петтибон, на которую возложена была эта обязанность, прилагала все старания, чтобы окружить мистрис Дункан с дочерью всевозможным комфортом. Она объясняла им все подробности их помещения — двигающиеся ставни, импровизированные постели, ящики особенного устройства и все другие предметы, составлявшие обстановку каюты. Здесь применены были все последние усовершенствования ремесленного искусства, имеющие задачей на меньшем пространстве создать наивысший комфорт.

Американка была совершенно побеждена первым впечатлением, когда мисс Дункан, в порыве благодарности, бросилась ей на шею. Сочувствуя горю, которое ясно отражалось на лице молодой девушки, она старалась всеми силами ее развлечь, заставить забыть свое горе среди дорожных забот; в то же время она не пропускала случая, чтоб не сказать слов участия и ободрения, стараясь влить в душу несчастных надежду и уверенность.

— Вы у себя, сударыня, — сказала мистрис Петтибон, — эти восемь футов заключают в себе вашу гостиную, спальню, уборную и кабинет…

— И спальню? — возразила леди Дункан, оглядываясь вокруг и не замечая ничего, кроме обыкновенной гостиной мебели. — Но я не вижу кроватей…

— Вот они! — ответила на это мистрис Петтибон, нажимая одну пружину. Тотчас же от стены отделилась деревянная доска и опустилась вниз. Все увидели изящную кушетку, которая была плотно вставлена в стенную выемку.

— Мисс Этель, вероятно, согласится спать на диване? — прибавила она, нажимая другую пружину. Изнутри дивана поднялась такая же мягкая кушетка, как и первая.

— О, конечно! Все это восхитительно! И здесь можно было бы чувствовать себя чудесно, если бы душа была спокойна! — сказала Этель со вздохом.

— Вы еще не сказали, где помещается туалетный столик? — спросила леди Дункан, садясь около изящного стола с письменными принадлежностями; на нем лежала почтовая бумага с надписью «Галлия», разрезной нож, пенал, чернильницы, карандаши, перочинный ножик и другие изящные безделушки.

— Туалетный столик возле вашей руки, нажмите только эту пуговку, видите: письменный стол складывается и убирается в стену. Нажмите другую пружину. Вот что выйдет!

— Ах! Как же это красиво! — воскликнула Этель, увидев, как вышло из стены блестящее зеркало на мраморной подставке, где помещались все туалетные принадлежности, выделанные из серебра.

— Что касается ящиков, — прибавила мистрис Петтибон, — то их у нас мало. Вы здесь найдете один просторный, куда можете класть ваши вещи.

— Какая превосходная обстановка! — сказала леди Дункан, которая, как особа практичная, вполне утешилась роскошью обстановки, устройством и гармонией всего, что ее окружало.

— Вот и библиотека, — продолжала американка, открывая одну дверцу, где в порядке были расставлены книги в изящных переплетах. — Господин Дерош поручил мне сказать вам, что здесь все в вашем полном распоряжении.

— Господин Дерош — молодой человек, необыкновенно образованный! — сказала леди Дункан, вооружаясь лорнетом, чтобы прочесть заглавия книг и имена авторов на переплетах книг.

В этом ограниченном пространстве находились греки и римляне, французы, англичане, немцы, итальянцы и испанцы, — все литературные шедевры, созданные древним и новым миром. И эта коллекция не была только парадной выставкой; каждая книга, что видно было по заметкам, служила другом, гостем, советником, изучалась очень внимательно.

— Он больше, чем просто ученый, — сказала мистрис Петтибон, — это голова мудреца, а сердце героя. Огромная стоимость этой изумительной машины не может сравниться с огромными усилиями мысли, могуществом воли и постоянством гения изобретателя, необходимых для того, чтобы иметь возможность поставить создать этот аэроплан.

— Вы видели его работу в начале? — спросила Этель с интересом.

— Я следила за ней во всех ее фазах; я видела мистера Дероша, работавшего над созданием своего аэроплана, и могу сказать, что выше его ума и образования его великая доброта сердца. Лучшее этому доказательство — отношение к нему рабочих на строевом дворе нет никого из них, кто бы не считал для себя величайшим счастьем быть под его начальством…

На эту тему все три дамы еще долго беседовали. Потом пили чай. Все было прибрано, грусть немного утешена, и дружба еще более окрепла. Мистрис Петти-бон предложила прогулку на палубе, что было принято с удовольствием.

Было около пяти часов. Свежий и чистый воздух ударял в лицо, слышен был мерный и правильный ритм работающих машин. Ни малейшей качки. Подобно голубям Данте, con Tali aperte e ferme, «Галлия» неслась прямо, без колебания.

Вся граница северо-запада растянулась позади. Лилль, Валансьен, Конде, Рокруа, Бове и сотни других городов, которые громко звучат в истории Франции, мелькали под ногами путешественников. Они проходили над Тионвиллем; потянулись долины Мозеля, освещенные солнцем, заканчиваясь на горизонте цепью Вогезов; направление полета, взятое аэропланом, приходилось под прямым углом к линии Вогезов.

Все три дамы молчали, пораженные картиной сменяющихся видов, которая действительно была грандиозна.

Еще двадцать минут, и они уже в Эльзасе, над городом мученичества и жертв.

— Видите блестящий шпиц, вы узнаете его? Это Страсбургская колокольня! — сказал Оливье, подходя к ним с молчаливым поклоном и опираясь на перила.

Звук его голоса был печален и серьезен. В его коротких словах слышалась глубокая грусть.

— Сколько героизма напоминает это имя! — сказала Этель, — героизма самого изумительного, достойного вечного поклонения, хотя и не получившего награды!