Ручьи весенние

Пермитин Ефим Николаевич

Они ехали тихим шагом и больше уже не говорили. Щекочущий холодок подкатил к сердцу охотника, оно сладко замирало. Настроение Андрея передалось и Вере: она зорко смотрела вперед и по сторонам и так ловко правила лошадью рядом со следом, что, казалось, понимала каждую мысль своего спутника.

Подъем на изволок кончился, и на обширной, залитой розовым утренним солнцем полосе, метрах в восьмидесяти, они увидели лисицу.

Огнисто-золотая, распушив хвост, вытянувшись в струну, она кралась к кому-то. Каждое ее движение на сверкающей

глади снежного поля было законченно красивым, полным неповторимой звериной грации. Временами она так низко пригибалась к снегу, что спина ее совершенно сливалась с полузасыпанным жнивником.

«К кому это она?» — напряженно думал Андрей, слыша биение своего сердца. Приподнявшись, он увидел остожье соломы и понял: «К зайцу или куропаткам на остожье!»

Лиса кралась к добыче тоже из-под ветра.

«Может, подъедем? Может, подъедем!» — настойчиво билась одна-единственная, отдававшаяся в висках мысль.

Андрей взглянул на Веру. Она, казалось, тоже забыла обо всем на свете. Подавшись вперед, с побледневшим лицом, девушка видела только лисицу. Как и для Андрея, для нее сейчас мир замкнулся на этом звере.

Неожиданно лиса остановилась, подняв, как собака на стойке, переднюю лапу. «Напугаем!» — просекло-сознание Андрея. Но в тот же миг послушный вожжам Курагай остановился и тронулся, лишь когда лиса снова пошла. Теперь стало уже заметно, что кончик пушисто-белого хвоста лисицы дрожит.

Андрей вскинул ружье: в обоих стволах у него была трехнолевка, пересыпанная крахмалом.

«Можно?.. Нет, нельзя!.. Можно? Нельзя! Еще с десяток… с пяток метров…» — точно нашептывал кто-то в уши Андрея. Но лиса опять легла, и жеребец снова недвижно замер.

— Веронька, дорогая!.. — беззвучно зашептал Андрей, не спуская горящих глаз со зверя, совершенно слившегося со жнивником. Из бурой щетки только, чуть видные, выступали треугольные черно-бархатные уши. — Веро-онька-а! — Андрей задыхался от нетерпеливого азарта. — Еще три метрика…

Курагай фыркнул, и, точно подкинутая пружиной, взвилась лисица. Раз за разом охотник выстрелил по ней.

Андрей и Вера во весь рост стояли в кошевке и понукали скачущую лошадь. Припадая на правую ногу и неестественно вихляя задом, лисица мчалась быстро, но уже через минуту стало ясно, что она ранена и сдает.

— Верочка, милая!.. Еще! Еще!.. — молил Андрей.

Бараний тулуп давно упал с кошевки. С головы Веры свалилась каракулевая шапочка, а она, ничего не замечая, кроме лисицы, все гнала и гнала Курагая, кидающего в передок кошевки ошметья снега из-под копыт. Лиса стремилась к гряде бурьянов, но Вера, поняв маневр зверя, побочила и погнала на «перестиг».

Трясущимися пальцами Андрей рвал застежку патронташа. На скаку, в ныряющих взметах кошевки он силился вставить новые патроны в стволы и совал их мимо патронников. Наконец, вставив, закрыл ружье.

Лиса вдруг легла. Вера сдержала жеребца, и Андрей спрыгнул в снег.

Трясясь от возбуждения, старался унять дрожь, но мушка и стволы качались. На мгновенье он поймал треугольную голову зверя и нажал гашетку. Выстрела Андрей не слышал. Забыв о больной ноге, он скачками побежал к добыче. Вера, не доскакав несколько шагов до вытянувшейся на снегу лисицы, осадила жеребца. Выскочив из кошевки, она повернулась к Андрею и, вспомнив о его больной ноге, испуганно закричала:

— Тише! Тише, ты, сумасшедший!..

Андрей очнулся. Пьяными от азарта глазами взглянул на Веру и, соблюдая охотничье достоинство, пошел к убитому зверю шагом. Не спеша склонился над лисой и поднял ее за толстый пушистый хвост. Это оказался матерый, досиза выкуневший, горевший на солнце, как грач, лисовин. С лаково-черного носика, с жестких усов его сбегали рубиновые капли.

Андрей осторожно положил лисовина к ногам Веры.

— Это тебе моя первая лисица, — сказал он и опустил счастливые охотничьей удачей глаза.

Глава восьмая

Новый директор, Илья Михайлович Ястребовский, приехал рано утром В конторе, кроме Матильды да усевшегося уже за работу главного агронома, никого еще не было.

Высокий, чуть сутуловатый, длиннолицый человек, в тулупе, в черной шапке и в валенках, прошел мимо уборщицы по коридору и открыл дверь кабинета. Матильда подбежала к незнакомцу и схватила его за тулуп.

— Нелься! Тилектоль не плишоль…

Длиннолицый человек с непобритой бородой, с утомленными красными веками молча вошел в кабинет. Выпуклыми голубыми глазами осмотрел грязную, обшарпанную комнату с продавленным диваном и десятком колченогих стульев, с допотопным телефоном на стене и тяжело опустился в кресло за директорский письменный стол.

Растерянная Матильда побежала к Андрею.

— Там какой-то пришел и ситит… Я убирала, а он пришел и прямо — пуф!.. — Матильда показала, как незнакомый человек сел в кресло.

«Новый директор!» — догадался Андрей и, одернув пиджак, поспешно направился в кабинет.

Ястребовский, не снимая ни тулупа, ни шапки, все так же сидел за столом и озирался по сторонам.

Андрей рассмотрел немолодое лицо нового директора и по выражению глаз, по тому, как он барабанил пальцами по столу, понял: «Не в большом он восторге от нового назначения!»

За окнами по-утреннему синел снег. Голые тополя, уныло раскачиваясь от ветра, постукивали мерзлыми ветками в рамы и стекла. Ветер завывал в трубе: не на шутку разыгралась декабрьская непогода.

«Конечно, невесело с замечательного завода, от семьи, из благоустроенной квартиры…» — думал Андрей и быстрыми молодыми шагами направился к столу.

— Товарищ Ястребовский? — спросил он.

— Правильно, Ястребовский, — приподнявшись и, как показалось Андрею, с тяжелым вздохом сказал новый директор.