Ручьи весенние
Шрифт:
Неожиданно, словно падая с седла, всадница склонилась вправо, решив, не останавливая коня и не слезая с него, достать горсть земли. «Достану — все будет отлично, не достану, — ничего не будет», — загадала Вера.
Свесившись до предела, казалось, вот-вот готовая выскользнуть из стремян, она рывком схватила полную горсть земли и, с налившимся пунцовой краской лицом, с рассыпавшимися по плечам кудрями, торжествующе протянула землю Андрею:
— Вот смотрите!
Андрей обратил внимание на красивую, затянутую в перчатку руку Веры. «Такая маленькая и такая сильная», — подумал он и с руки невольно перевел взгляд на оживленное лицо девушки.
«Достала!
Справа показался холм. Андрей повернул к нему. Кони легко взобрались на его вершину. С холма открылась широкая картина степи.
— Давайте позавтракаем здесь. Я захватил кое-что из московских запасов.
— Я с радостью! — сказала Вера чуть приглушенным грудным голосом и тихонько чему-то улыбнулась.
Они спешились. Вера спутала, разнуздала коней и пустила их на попас, потом сняла с головы косынку и расстелила ее на земле.
Андрей вынул из сумки сверток со сдобными кренделями и ломтиками твердой московской колбасы, и они принялись за еду.
Черные, в крупных завитках волосы Веры шевелил ветер. Они падали ей на шею, на уши.
Радость, не покидавшая девушку во время поездки, все нарастала. Ей казалось, что ее душа готова навсегда вобрать в себя и эту необозримую даль степи, и небо, и терпкие запахи осенних трав. Она готова была сидеть на этом холме долго-долго и слушать, как растет, ширится ее душа, но Андрей поднялся.
— Ну вот, а теперь поедемте дальше, Вера.
— Поедемте, — слабо отозвалась девушка.
Они спустились с холма и поехали по равнине.
— В этой засушливой части степи преобладают узколистые злаки. Вот смотрите, Вера: невысокий типчак и серенький тонконог. А вон и перистый ковыль-волосатик… Замечательное высоковитаминное степное сено дадут эти низинки, если мы к ним приложим руки. — Андрей сделал какие-то отметки на своей карте. — Это не то, что вымахивающая в рост человека лесная травища: в ней много клетчатки, но мало протеинов…
Они ехали по степи около часа, а Андрей все говорил и говорил об особенностях засушливых почв, о способах их увлажнения, о засухоустойчивых культурах и травах. Все изученное, познанное им за многие годы послушно вспомнилось, как будто он прочел об этом только что.
Степные кустарники — таволга, дикий миндаль-бобовник — все привлекало его внимание, обо всем он говорил и увлекательно и ново для Веры.
— Борьба! Какое чудесное это слово, Вера! Бороться за то, чтобы на выжженных этих пространствах вместо ненужной таволги зацвели сады, заколосились хлеба, расплеснулись бахчи… Агрономы не боги, но им подвластно то, что не подвластно богам. — Андрей засмеялся.
Засмеялась и Вера.
Наконец он повернул коня к горам. Отсюда они казались синим табуном туч. Андрей, не отрываясь, глядел вдаль.
— Мы с вами, Вера, богачи, — возобновил он прерванный разговор. — Да, да, богачи, как агрономы: такое редчайшее сочетание почв, рельефов, растительности, как в нашей МТС, трудно встретить где-нибудь еще. Видите вон ту темную границу леса?
Вера кивнула.
— Выше ее — альпийские луга. На них я десятки раз бывал еще мальчишкой, когда жил в этих краях. Ну, это уже сплошные ковры цветов. Крупные темно-голубые аквилегии, ярко-оранжевые огоньки, фиалки, крупноцветные горечавки, душистые ирисы… Кажется, рука художника-цветовода создает на этих лугах гигантские мозаичные газоны. Не случайно один из писателей, впервые побывавший здесь, сказал: «Сравнивать силу и глубину
— Говорите, говорите, Андрей Никодимович… Вы так изумительно, так поэтично рассказываете обо всем…
Андрей не переносил лести: комплимент восторженно настроенной Веры в этот момент показался ему ненатуральным. Может быть, только потому, что весь этот день его мучила тоска. Он сердито нахмурился: «Как же она все-таки бестактна!» И ему захотелось сказать резкость. Но он удержался и только, подстегнув меринка, с места поскакал в галоп.
Возвратились они поздним вечером. На отвороте дороги к Предгорному Андрей довольно сухо попрощался. Вера так растерялась от этого подчеркнуто-сурового прощанья, что не нашла сил стронуть коня. «За что?» Сознание чего-то непоправимого охватило ее. «Такой чудесный день вдвоем, и вдруг это холодное: «Прощайте, Вера Александровна»!..
В течение дня ей все хотелось спросить Андрея о Терентии Мальцеве, показать главному агроному, что и она, несмотря на то, что окончила только техникум, тоже следит за передовой мыслью, но все почему-то робела, стыдилась. И вот сейчас, когда Андрей уже порядочно отъехал от нее, Вера, сама не зная, как это произошло, крикнула:
— Андрей Никодимович, на минуточку!
Андрей повернул коня и, все такой же хмурый, подъехал к ней.
Вера не знала, с чего начать, и в ее взгляде было столько страха, смущения и трепетной нежности, что Андрей удивленно поднял брови.
— Вы, конечно, отлично знаете, Андрей Никодимович, Терентия Семеновича Мальцева… — волнуясь и спеша, заговорила Вера, вовсе не вдумываясь в то, что говорила, и только пристально следя за нахмуренным лицом Андрея.
Андрей внезапно покраснел. Он силился вспомнить, что слышал о колхозном самоучке в министерстве, но, вспомнив, заговорил развязно:
— Ах, это вы об этом доморощенном изобретателе деревянного велосипеда! Он просто вульгаризатор.
— Андрей Никодимович, не говорите так! Прошу вас, не говорите! — неожиданно страстно воскликнула Вера. — Я два раза еще студенткой ездила к нему…
Андрей засмеялся.
— Вера! Ваша страстность в защите Мальцева мне нравится, но в науке я привык доверять проверенным авторитетам. И эмоциями меня не поколеблешь.
Андрей видел, как лицо Веры потускнело. Ему показалось, что ей стало и больно и стыдно за него.
— Статьи его я, конечно, прочту, — поспешно добавил он, — и мы с вами еще вернемся к Мальцеву. До свиданья, Вера.
— До свиданья, Андрей Никодимович, — отозвалась Вера.
Ночью Андрей попытался найти в журналах что-нибудь из статей Мальцева или хотя бы о Мальцеве, но ничего не нашел. «Придется попросить у Веры. На сбережения от стипендии два раза ездила…»