Ручка, ножка, огуречик
Шрифт:
Лошадиный стоял, рот у него был полуоткрыт, зубы блестели.
– Здоровый!
– сказал он.
– Вот уж никогда не думал, что он с вами поедет. "Приходи, мужик".
– Не поймешь, что особенное прозвучало в его голосе и в этих словах. Но оно точно прозвучало. Поэтому книголюб поглядел на него.
– А ты сядь, сядь, а то весь дрожишь, - сказал он.
– Куда он тебя ткнул-то? Эх, стрелять тут нельзя.
– Со мной по телефону говорил, ругался, мужиком
– Да что ты, жалеешь его, что ли?
– рассердился книголюб.
– Мало он тебе съездил. Ну-ка выпей воды.
Белоголового трясло, лицо его сразу промокло, и не оттого, что плакал, а оттого, что его всего начало выворачивать.
– Давай, валяй прямо на него!
– насмешливо крикнул книголюб.
– Вот нашелся мне тоже иждивенец. Если плакать по любому гаду...
Прогудела сирена.
– Иду, иду, - сказал книголюб и вышел.
– Вот кого бы я сделал, - сказал беловолосый, - сразу бы...
– А он-то при чем?
– удивился румяный с медицинским значком.
– Ему приказали, а он нам приказал. Вот и все.
Беловолосый сел на стол, открыл ящик, вынул бутылку, скусил металлическую пробку, налил полный стакан и выхлестнул сразу. Потом посидел, скрипнул зубами и вдруг ухнул ногой по тумбочке стола. Стол загудел и задребезжал - он был фанерный, тут все было ненастоящее: фанерное, клеенчатое, кроме запоров - вот те, верно, были стальные и автоматические.
– Прямо сгрыз бы, - сказал лошадиный.
– Слышал я этот приказ. Когда я ему прорадировал, что этот выходит ко мне, он сказал: "Э, нет, так не годится. Иди и в дежурке жди. Раз он не боится, надо не предупреждать и дело делать".
– Ну и что? И правильно, - сказал румяный.
– Вот и сделали.
– А потом через сколько-то радирует мне: "Поезжай в лесную сторожку. Ты не требуешься. На дачу поехал".
– Он и на дачу трех послал с машиной. Ему бы так и так был конец, сказал румяный, - так что не переживай.
– И эта кукла удержать его не могла. Еще подвезла, чувиха безголовая.
– Тише! Они идут. Кончай выступать.
x x x
– Так Вармишев, - спросил писатель и нарочно переменил одну букву, - и говорите, у него поллитра?
– Даже больше, наверно. Там самогон гнали. Так, может, сойдем?
– Да нет, - улыбнулся писатель.
– Уж, похоже, буду добираться до дома, до хаты.
– Но вдруг, когда книголюб был уже в тамбуре, крикнул: Секундочку! Встречное предложение. Поедем ко мне. Ну и что что спят? В холле посидим. У меня там заначка хорошая есть. Ради Бога, только не отказывайтесь! А то я совсем стал с ума сходить. Вот сижу с вами и наяву брежу.
И тогда книголюб послушно возвратился, опустился на свое место.
– С вами куда угодно.
А он, старый человек, инженер душ человеческих, как некогда выразился некто, тоскливо, с глубоким неуважением к себе подумал: "Какие же мы все-таки трусливые твари! Позвони нам так еще парочку раз, и мы от всех будем бегать. Те гады хорошо знают, что делают. Вот я расхрабрился, пошел к ним, вернулся гордый, ничего, мол, не боюсь, а потом всю дорогу издыхал от страха". Ему было так нехорошо, что он даже не знал, что сказать и что сделать. Ведь перед ним сейчас сидел обыкновенный простецкий парень, который искренне любил его, а он даже любовь стал считать за фальшь и подсидку. Так стоил ли он тогда когда-нибудь настоящей любви? Он думал об этом, пока они ехали, а потом шли, и поэтому все время болтал что-то мелкое, несуразное, только чтоб заглушить в себе этот стыд. Да нет, ему даже уже не было стыдно, он просто весь болел и пылал, как открытая воспаленная рана. Боталы! Дешевки! Грошовое повидло, как говорили на Севере. Ничего не прямо, все в обход. Ничего на руку, все в себя! Изогнулись, как гадюки в болоте, перегрызлись, как собаки в клетке у гицеля. Ручка, ножка, огуречик... Да если бы было хоть так, а то ведь ничего подобного.
– Лекало, - сказал он вдруг громко и остановился, - чертово лекало.
– Ну за что вы его так?
– огорчился книголюб.
– Я сам был чертежником, там без лекала никак не обойдешься.
– Да, но я же не чертеж!
– крикнул он в отчаянии.
– Я же как-никак человечек. Я же ручка, ножка, огуречик! А не какое-то лекало.
Кто-то из темноты засмеялся, а женский голос объяснил:
– А на этих электричках всегда только вот такие из Москвы возвращаются. Нажрутся там...
Прошли еще с полквартала, и тут книголюб сказал:
– Ну, кажется, дошли. Вон вывеска "Дом творчества". До свидания. А я, извините...
– Он побежал обратно.
– А то и не уеду. А мне обязательно нужно быть там. Сегодня же.
– Так вы не зайдете?
– разочарованно вслед ему крикнул писатель.
– Извините. Не могу! В другой раз! Я вас только до дому провожал. Вижу, что вы как-то не вполне в себе. У меня уже ни минуты не осталось. Пока!
– А пол-литра что же?
– Так я же непьющий, - засмеялся книголюб.
– Что, забыли разве? Да?
Да, да, он все, все забыл.
Москва-Голицыно, 1977