Ручная кладь
Шрифт:
Отец Павла еще подростком ездил в Долину смерти, сначала самостоятельно, а потом с поисковым отрядом. Основной целью был поиск солдатских медальонов. Когда информацию из пенала удавалось прочесть, родным писали, где погиб и похоронен боец. В те годы семьи не получали ни копейки от государства, если не было доподлинно известно, где похоронен погибший. Придумали даже формулировку: «в списках не значится», которая не исключала попадания в плен, приравниваемого к предательству.
Искали и хоронили погибших в основном добровольцы. Останки воинов свозили в деревню Мясной Бор. Деревенское кладбище росло, границы его приближались к соседним селеньям.
Пашкина семья пыталась отмыть имя деда
Родные считали деда героем и свято чтили его память. Когда мы учились в школе, отец Павла был частым гостем в нашем классе. Он рассказывал, что на самом деле произошло в Мясном бору, а учительница литературы зачитывала пашкины сочинения, пестрившие цитатами из писем фронтовиков. С тех далеких пор я хорошо знаю о развернувшейся в этих краях трагедии.
Еще в молодости, когда все это категорически запрещалось, Пашка ездил сюда на раскопки, постепенно втянув в это занятие сначала будущую жену, а затем и сына. Заскочив к нему в гости, я видел фотографии, а иногда и предметы семейной гордости – солдатские медальоны. Родные должны знать, что их сын, муж, отец или дед – герой. Он погиб в бою, сражаясь с врагом, доказывали они, отправляя родственникам данные о месте гибели.
Впоследствии Пашка стал одним из организаторов проведения масштабных поисковых работ в Долине смерти и создания мемориала.
Несмотря на то, что время нас поджимало, просто проехать это место, не почтив память погибших, мы не могли. Я тоже вышел из машины и пошел к памятнику.
Бесконечные насечки с фамилиями на граните, неразличимые в полутьме. Сейчас это не имеет значения, я многое помню наизусть. Я смотрю на Пашку и знаю – на плите, рядом с которой он угрюмо курит, высечено имя его деда.
– Фрау Мюллер прислала бандероль, – говорит Пашка, выпуская облако дыма.
Я не очень удивился, услышав это – немка, потерявшая в концлагере мужа и сочувствующая русским, часто присылала Пашкиной семье посылки, желая поддержать и помочь.
– Там письмо и дневники деда, – продолжил Пашка и посмотрел мне в лицо.
Летом сорок второго, они пытались прорваться к своим. Несколько месяцев голодные бродили по болотам, пока не нарвались на немцев. Тех, кто не мог идти, фашисты сразу расстреляли, остальных отправили в концлагерь. Дед оказался под Мюнхеном, на каменоломне. Работа была на износ. Когда он превратился в скелет, и уже не мог держаться на ногах, началось наступление американцев. Фашисты, желая скрыть следы преступлений, раздали умирающих заключенных местным жителям. Так он попал к фрау Мюллер. Бедная вдова, ненавидящая фашистов, выходила его. Дед пишет, что хотел вернуться в Россию, но сначала был слишком слаб, а потом дошли слухи о судьбах бывших узников концлагерей, вернувшихся на родину. Он узнал, что их называют предателями и расстреливают, а семьи отправляют в лагеря.
Несмотря на то, что я застыл, внимательно слушая, Пашка замолчал.
– И? – нетерпеливо затребовал я продолжения.
– Он живет в Германии, ему почти девяносто. Сейчас, он может рассказать нам правду. Он надеется, что мы поймем и не осудим. Приглашает в гости. Фрау Мюллер оставила ему дом, он завещает его нам, у него есть деньги.
Тусклый свет фонарей отражался в Пашкиных глазах. Я смотрел на него и думал, как так получается, почему эти две маленькие капельки на лице, называемые глазами, умудряются вмещать в себя всю вселенскую скорбь?
Гримаса исказила пашкино лицо.
– Он врал нам. Понимаешь? Всю жизнь врал! Это не фрау Мюллер, а он
– Ты считаешь его предателем? – осторожно спросил я.
Пашка недоуменно пожал плечами.
– А жена, сын? – поинтересовался я.
– Хорошо, что бабушка и отец не дожили, – угрюмо пробормотал Пашка. И помолчав, с возмущением добавил:
– Серега собрался в гости, визу хочет получить, в Германии учиться.
– Знаешь, – сказал я, – оба моих деда погибли на войне. Один бесследно сгинул в окопах ополчения где-то под Торжком зимой сорок первого, не оставив после себя даже могилы. А другой, – я засомневался, поймет ли меня Павел, но все же решил рассказать.
Он командовал батареей «Катюш». Прошел почти всю войну, от рядового до старшего лейтенанта. Осенью сорок четвертого батарея под Будапештом попала в окружение. Они держались до последнего, а когда немцы подошли совсем близко, дед подорвал себя вместе с ракетной установкой, чтобы никто из них не достался врагам. Ему присвоили звание Героя Советского Союза. Портрет всегда стоял рядом с хрустальной вазой на бабушкином комоде. Родные, да и знакомые, глядя на меня, говорили о нашем потрясающем сходстве. Когда я подрос, стал читать его письма, дневники, научные работы. И все больше и больше понимал, что похожи мы не только внешнее. Любимые книги, интересы, увлечения у нас тоже были одинаковые. И тогда я почувствовал, как мне не хватает его. Словно эта граната, убила не только деда, она пробила в моей душе огромную, незаживающую брешь, из которой сквозило космическим холодом. Рядом со мной вместо него всегда была пустота. И никто и ничто так и не заполнило ее. Он не ходил со мной в цирк и зоопарк, не обсуждал задачки по физике, которую мы оба так любили. И в походы по Алтаю, я ходил теми же маршрутами, но без него. «Неужели он не мог спастись?» – не покидала меня эгоистичная мысль. «Неужели нельзя было ничего сделать?» И тогда я достал из комода газетную статью, напечатавшую о его бессмертном подвиге и гибели, и переписал в ней конец. Я положил в комод новую версию: в ней дед взрывает «Катюшу» и притворяется мертвым, а затем попадает в крестьянскую семью вылечивающую его. Я настолько уверовал в этот конец, что стал писать письма в Венгрию, в надежде его найти. Я ждал. Я надеялся, что в прихожей раздастся звонок, и бабушка радостно воскликнет, увидев его на пороге. Годы шли, но чуда не происходило. Остались в прошлом походы и в зоосад, и по Алтаю, я сам решил задачи и написал научные труды. Но даже если бы сейчас он появился на пороге, я был бы несказанно рад его видеть. Мне ничего от него не нужно. Его место в моей жизни так и осталось пустым, словно ожидающим возращения.
– Я тоже писал письма, – сознался Пашка тихим голосом. – Я надеялся, что его только ранили, а жители окрестных деревень подобрали и спасли.
Мы стояли молча. Пашка цедил сигарету за сигаретой, утопая в дыму. Я смотрел, как быстро темнеет небо, и дорога наполняется призрачным миганием ксеноновых ламп. Суеверные дальнобойщики считали это место зловещим и проезжая, сигналили фарами, приветствуя души погибших воинов. Этот таинственный ритуал создавал мистическую атмосферу и пугал случайно попавших в эти края путников.
– Мне ничего от него не нужно, – буркнул Пашка и растоптал окурок. – Я хочу его просто увидеть, – добавил он и двинулся в сторону авто.
Претензий не имею
Невысокий, пожилой мужчина, вцепившись одной рукой в перила, а другой помогая себе палочкой, с трудом поднялся на второй этаж. Очереди в кабинет не было, и, постучав, он заглянул внутрь.
– Входите, – ответил ему голос из глубины комнаты, и мужчина зашел, плотно закрыв за собой дверь.