Ручная кладь
Шрифт:
Женщина замолчала. Уголки губ слегка дрогнули, но австрийская сдержанность не позволила русским чувствам прорваться наружу.
– И сколько же всего погибло? – поинтересовался я.
– Точно не знает никто. Считается, что больше тысячи человек. Местные жители собирали растерзанные тела, вылавливали утопленников и хоронили.
– Вы не были на казачьем кладбище? – спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
– Хотите, я вас туда провожу? – предложила женщина.
Двадцать восемь прямоугольников ограничивают пространство последнего пристанища нескольких сотен человек. У входа часовня и памятник. Моя машина остановилась у ограды. Присыпанные свежевыпавшим снегом могилы
С холодным равнодушием Драва катила свои ледяные воды вниз по ущелью. Дорога увозила меня все дальше, заволакивая туманом очертания крестов и памятников безвинно, безвременно и бездарно погибшим людям.
Урок
Миша сидел в мягком кожаном кресле, зазывавшем расслабиться и погрузиться в приятные воспоминания. Но тревога, словно стальная пружина, впивалась в душу, нервно скручивая спиралью тело. Не поддаваясь уговорам кресла, он сидел напряженный, нервно теребя в руках медальон. Эта самодельная медалька досталась ему от отца и уже долгие годы служила талисманом. В трудные или критические моменты жизни Миша сжимал в ладони медальон затирая пальцами и без того с плохо различимую надпись «DANKE», пытаясь представить, как бы на его месте поступил отец.
Несколько месяцев назад в дом пришла беда: у сына обнаружили злокачественную опухоль позвоночника. Забросив дела, Миша сам ездил из одной клиники в другую и разговаривал с врачами. Сначала он не мог поверить в то, что это правда, и искал доброго доктора, способного опровергнуть приговор сыну. Затем, не понимая, что делать дальше, метался в поисках решения и наконец, впал в панику, не видя выхода из тупиковой ситуации. Врачи беспомощно оправдывались, разводили руками и отправляли к другим. Наконец круг замкнулся, выбрасывая Михаила в неопределенность, оставляя в растерянности и одиночестве вместе со свалившейся на него бедой. После того, как отечественные специалисты бессильно ретировались, сославшись на отсутствие возможностей, Михаил кинулся за помощью за рубеж. Иностранные клиники выставляли астрономические счета, при этом соревнуясь друг с другом в скромности обещаний и сдержанности прогнозов. Как это обычно бывает, в момент, когда отчаяние, казалось, окончательно поселилось в душе Михаила, частная мюнхенская клиника, усомнившись в диагнозе, пригласила на бесплатную консультацию и обследование.
Пока сын путешествовал по врачебным кабинетам, Миша сидел в ожидании приговора, сжимая в кулаке с медальоном все свое мужество. Он пытался сконцентрироваться на насущных проблемах, но мозг отказывался повиноваться, и в голову лезли детские воспоминания. Словно картинки из букваря, выделяясь яркими пятнами в Мишиной памяти, они манили назад в прошлое, где в нежных родительских объятьях можно было надежно укрыться от любой беды.
Детство не баловало послевоенных ребятишек ни игрушками, ни сладостями. Сыт и обут – было критерием благополучия, а конфеты и мандарины – атрибутами большого праздника. Миша провалился в воспоминания, и снова, как кадры знакомого кино, перед глазами замелькали события, словно минуло не несколько десятков лет, а все происходило вчера.
Его отец – Петр прожил недолгую, но насыщенную жизнь. Мише он запомнился человеком упрямым, трудолюбивым и мужественным. Потеряв в боях под Куском ногу, отец не запил, проклиная судьбу, не пошел побираться, а вернулся в родной городок и устроился работать на завод.
После окончания войны восстанавливать город пригнали пленных
Однажды, когда вся семья собралась за столом ужинать, в дом постучали. Отец встал и, громыхая по полу деревяшкой, заменявшей ему протез, медленно поковылял к дверям.
Увидев на пороге инвалида, немец опешил и замялся. Но отец широко распахнул дверь, приглашая пленного к столу. Зная крутой характер отца и почуяв недоброе, Миша прижался к маме, и они замерли в ожидании развязки. Немец немного помешкал на пороге, но, наверное, запах еды притупил чувство опасности: он быстро зашагал к столу.
– Куда! Руки мыть, – крикнул отец по-немецки и указал рукой в сторону умывальника.
– Варя, дай ему мыло, – сказал Петр затихшей и недоумевающей жене.
Не смея ослушаться, мать достала из комода кусочек хозяйственного мыла и протянула немцу.
Пленный умылся и виновато, словно нашкодивший ребенок, подошел к столу.
– Садись, – сказал ему Петр, достал миску, налил в нее суп и отрезал хлеб.
Не веря собственному счастью, немец мгновенно прожевал хлеб и запил его супом, даже не прикасаясь к ложке. Выражение собачьей преданности, глупой улыбкой расползлось по его худому скуластому лицу. Он невнятно забормотал, то ли благодаря, то ли что-то обещая, но отец категорически отказался и немец ушел.
Опомнившись от первоначального шока, Варвара заголосила:
– Ты что делаешь! Они с нами как со скотом обращались, свиньями называли, а ты его кормишь! Ты потерял ногу, а я всю родню, – она громко всхлипнула, собирая брызнувшие слезы передником, и хлюпая носом добавила:
– Зачем тебе нужно, чтобы он рожу отъедал, от нас последние крохи отрывая?
Петр ничего не ответил, только посмотрел на Варю грозно. Она умолкла и тихо рыдала, растирая покрасневшие глаза.
Немец стал захаживать часто. И всякий раз отец сажал его за стол и кормил, невзирая на слезы и упреки жены. Перед тем как отправиться в Германию, пленный зашел попрощаться и подарил Петру медальон с надписью крупными буквами на немецком «Спасибо», и более мелкими: «русскому Петру от немца Гарри Шульца».
– Ну и зачем нам это? – уже по-привычке ворчала Варвара, внимательно рассматривая подарок, словно прикидывая в уме, на что можно будет выменять, – только беду на себя навлекать!
– А затем, что я преподал ему хороший урок, – ответил Петр. – Я на войне ногу потерял, а не человеческое достоинство. Пусть он запомнит, и детям своим объяснит...
– Понял он, как же, – перебила его Варвара.
Отец приоткрыл рот, словно собираясь возразить, но промолчал, забрал медальон и положил в коробочку со своими военным наградами.
Несколькими месяцами позже немец прислал письмо. Петр читал его с гордостью вслух, медленно, по несколько раз переводя каждое предложение. Шульц писал, что работает на фабрике выпускающей ортопедические изделия и хотел бы сделать Петру протез.
Мать снова расплакалась, предрекая беду, но отец, не прислушиваясь к возражениям, снял с себя мерку и отправил ответ.
Спустя неделю Петра вызвали в обком КПСС. Партийным Петр не был, но не чувствуя за собой грехов, собирался в обком с радостью, в надежде на помощь или награду. Он надел хороший костюм, чистую рубашку и даже повязал галстук. Вернулся он поздно мрачный и молчаливый. Не произнеся ни слова, отец достал письмо Шульца, бросил конверт в печку и больше никогда и ничего немцу не писал.