Руфь
Шрифт:
— Зачем, моя милая?
— Мне бы очень не хотелось брать их, — проговорила Руфь, густо покраснев и опуская глаза. — Когда он любил меня, он делал мне подарки — часики, например, и много других вещей. Я брала их с радостью и благодарностью, потому что он любил меня, и я смотрела на подарки как на выражение любви. Но эти деньги камнем лягут мне на сердце. Он перестал любить меня, он уехал, и этими деньгами, мисс Бенсон, он словно бы хотел утешить меня за то, что бросил. Деньгами!
При этих словах долго сдерживаемые и подавляемые слезы полились ручьями по ее щекам. Руфь постаралась, однако,
— Так не потрудитесь ли вы отослать эти деньги миссис Беллингам?
— Непременно, моя милая. Я этому очень рада, очень рада. Беллингамы не имели права предлагать вам их. Они недостойны того, чтобы вы их приняли.
Мисс Бенсон немедленно отправилась к себе, вложила деньги в конверт, запечатала его и подписала: «От Руфи Хилтон».
— Теперь мы совсем развязались с этими Беллингамами! — торжественно объявила она, вернувшись.
Однако Руфь выглядела печальной. Слезы наворачивались у нее на глазах — не потому, разумеется, что она должна была расстаться с деньгами, а потому, что он перестал любить ее.
Утешив Руфь, мисс Бенсон принялась толковать о будущем. Она была из тех, кто привязывается к своему плану тем сильнее, чем подробнее обсуждает его. Теперь она была в восторге от решения взять к себе Руфь. Однако сама Руфь по-прежнему оставалась печальной: она думала только о том, что мистер Беллингам ее больше не любит. Ни обретение дома, ни будущее — ничто не занимало ее, и только мысль о ребенке могла отвлечь ее от грустных дум. Мисс Бенсон даже немножко обиделась. В то же утро она говорила брату:
— Я была восхищена, когда Руфь так гордо отказалась от денег. Но мне кажется, что у нее недоброе сердце: она меня даже не поблагодарила за предложение взять ее к нам.
— Вероятно, ее мысли были заняты другим. К тому же всякий выражает чувства по-своему: одни молчанием, другие словами. Но во всяком случае, нелепо и глупо ожидать от людей благодарности.
— А чего же ты ожидаешь? Равнодушия и неблагодарности?
— Самое лучшее — не думать о последствиях. Чем дольше я живу, тем более убеждаюсь в этом. Будем стараться всегда поступать справедливо, не заботясь о том, какие чувства вызовут наши добрые дела у других. Мы знаем, святое чувство самоотвержения может уподобиться павшему на камень зерну. Но перед лицом вечности только Господь знает, что получится в конце концов. Будем довольствоваться сознанием, что мы поступаем хорошо, а о том, что чувствует Руфь или как выказывает свои чувства, нечего думать.
— Все это прекрасно и, пожалуй, даже справедливо, — сказала немного опечаленная мисс Бенсон. — Однако синица в руке дороже журавля в небе, и мне было бы гораздо приятнее услышать от нее сейчас простое сердечное «спасибо» за все мои хлопоты, чем ожидать этих великих последствий, которые ты обещаешь в вечности. Терстан, не говори, пожалуйста, таким торжественно-печальным тоном, или я уйду. Я могу выносить брюзжание Салли, когда она не в духе, но совсем не выношу грустного выражения твоего лица, когда я проявляю нетерпение или бранюсь. Уж лучше бы ты дал мне хорошую оплеуху.
— А я бы предпочел брань этому твоему свисту. Если ты хочешь, чтобы я тебе давал оплеуху каждый раз, когда рассержусь на тебя, то и ты обещай впредь браниться,
— Хорошо, договорились. Ты даешь мне оплеухи, а я ругаюсь. Но давай все-таки поговорим серьезно. После того как Руфь так благородно отослала банкноту в пятьдесят фунтов — нет, это действительно меня восхитило! — я принялась считать деньги и с ужасом увидела, что нам нечем заплатить доктору за визиты и не на что будет перевезти ее к нам.
— Руфь должна сидеть в дилижансе на внутренних местах, а мы уж — как угодно, — сказал решительно мистер Бенсон. — Кто там? Войдите! А, миссис Хьюз, садитесь, пожалуйста!
— Благодарю вас, сэр, но мне некогда. Молодая леди отдала мне свои часы и просила их продать, чтобы оплатить все расходы на ее лечение. Как же быть, сэр? Ведь часы нельзя продать ближе, чем в Карнарвоне.
— Ну что же, это делает ей честь, — сказала мисс Бенсон, весьма довольная поступком Руфи.
Она вспомнила, как дорожила этими часами Руфь, и поняла, насколько ей было тяжело их отдать.
— Ее доброта выводит нас из затруднения, — сказал мистер Бенсон, не подозревая, чего стоила Руфи ее доброта.
Сам он уже думал, что придется расстаться с драгоценным изданием Фаччиолати.
Миссис Хьюз тем временем терпеливо ожидала, когда они наговорятся и дадут ответ на ее практический вопрос о том, где можно продать часы. Вдруг лицо ее просияло.
— Мистер Джонс, доктор, собирается жениться. Не захочет ли он подарить эти хорошенькие часы своей невесте? Мне кажется, это вполне вероятно. Ведь ему в любом случае пришлось бы потратиться, так пусть он зачтет часы в уплату своих визитов. Сэр, я спрошу у него.
Вскоре выяснилось, что мистер Джонс очень рад приобрести задешево такую изящную вещицу. Он даже, как и предсказала миссис Хьюз, заплатил за них деньги и дал больше, чем требовалось для оплаты расходов на лечение Руфи.
— Вы позволите мне купить вам черное платье? — спросила мисс Бенсон на другой день после продажи часов. Она остановилась в нерешительности, но потом продолжила: — Мы с братом решили, что лучше, если вы будете называть себя… впрочем вы и в действительности являетесь… вдовой. Это позволит избежать разных неприятностей и избавит вашего ребенка от многих… — Она хотела сказать «унижений», но не смогла произнести слово.
Услышав о ребенке, Руфь вздрогнула и вспыхнула — так всегда случалось с ней, когда речь заходила о малыше.
— Ах, конечно! Благодарю вас, что вы подумали об этом. Я даже не знаю, — продолжала она тихо, как бы обращаясь к самой себе, — как благодарить вас за все, что вы для меня делаете. Я люблю вас и буду молиться за вас, если только можно.
— «Если только можно»? — с удивлением повторила мисс Бенсон.
— Да, если мне можно, если вы позволите мне молиться за вас.
— Разумеется, моя дорогая Руфь. Если бы вы знали, как часто я грешу! Я очень часто поступаю дурно, хотя у меня и мало искушений. Мы обе великие грешницы пред лицом Всемогущего. Будем же молиться друг за друга. Только не говорите так в другой раз, моя милая, по крайней мере со мной. — И мисс Бенсон расплакалась. Она всегда считала себя менее добродетельной, чем брат, и чувствовала за собой так много грехов, что смирение Руфи глубоко тронуло ее.